— Не могу сказать точно. Пробки лежат в очень неудобном месте. Надо было найти лестницу, свечу... Я был занят, возможно, десять минут, возможно, и четверть часа.
— Вы слышали выстрел?
— Нет, не слышал ничего похожего. Дверь, которая выходит в коридор, двойная, и одна из сторон обита.
— Когда вы вернулись в холл, что там происходило?
— Они все собрались около кабинета мистера Серокольда. Миссис Стрит кричала, что мистер Серокольд мертв. Но она ошиблась.
— Вы узнали револьвер?
— Мне кажется,.это мой!
— Когда вы видели его в последний раз?
— Два или три дня тому назад.
— Где вы его обычно держите?
— В своей комнате, в одном из ящиков.
— Кто знал, что он там? — спросил Кэрри.
— Никогда нельзя угадать, что в этом доме знают и чего не знают.
— Что вы хотите этим сказать, мистер Худ?
— Они все ненормальные!
— Допустим. Кто, по-вашему, мог убить Гульд-брандсена?
— Я бы на вашем месте подозревал Алекса Рестарика!
— Что заставляет вас так думать?
— У него была такая возможность. Он был в парке совсем один в своей машине.
— Почему он мог убить Гульдбрандсена?
Вилли пожал плечами.
— Я иностранец. Я не знаю всех фамильных историй. Возможно, старик узнал об Алексе что-нибудь, что мог рассказать Серокольду.
— К чему бы это привело?
— Возможно, он отказал бы ему в деньгах. В отношении же того, чтобы научить танцевать мальчишек, они великолепно договариваются.
— Вы считаете, что все это из-за театральных постановок?
— Это так называют!
— Вы хотите сказать, что это из-за чего-то другого?
Вилли снова пожал плечами.
— Я ничего об этом не знаю.
Алекс Рестарик оказался разговорчивым. Он говорил, сильно жестикулируя.
— Я знаю, знаю! Я идеальный подозреваемый! Я приезжаю сюда один в машине, по аллее, пересекающей парк, и у меня вдруг возникает творческое видение. Я не могу требовать, чтобы вы это поняли. Это невозможно.
— Возможно, мне это удастся,— сухо сказал Кэрри.
Алекс продолжал:
— Иногда случается такое. Нельзя сказать ни «почему», ни «как»... Эффект, мысль... На следующей неделе я ставлю на сцене «Ночи Лименхузы». И вдруг вчера вечером мне представилась прекрасная декорация, освещение, о котором я мечтал! Свет фар, проходя через туман, отбрасывался и падал на строения. Все было здесь: полосы света, торопливые шаги, шум мотора, выстрелы...
Это также могло быть буксиром на Темзе.
Инспектор прервал его:
— Вы слышали выстрелы? Где?
Алекс сделал жест обеими руками, белыми и холеными.
— В тумане, инспектор! Это и было чудесным!
— А вам не пришла мысль, что происходит что-то серьезное?
— Серьезное? Почему?
—Разве выстрелы так часто бывают?
— Я знал, что вы не поймете. Выстрелы! Они как раз и вписывались в сцену, которую я создавал. Мне нужны были выстрелы... опасность, история с опиумом... Мне было наплевать на то, что происходило в действительности!
— Сколько выстрелов вы слышали?
— Не знаю! — воскликнул Алекс, которого раздражало, что его прерывают.— Два, три!.. Два очень близких, это я помню.
Инспектор Кэрри кивнул головой.
— А торопливые шаги, о которых вы говорили, с какой стороны они доносились?
— Я слышал их в тумане. Где-то со стороны дома.
— Это заставляет предположить, что убийца Христиана Гульдбрандсена пришел снаружи,— сказал Кэрри.
— Конечно. А что вас заставляет колебаться? Вы не думаете все-таки, что выстрелы слышались в доме?
— Вас интересуют яды, мистер Рестарик?
— Яды? Но, дорогой мой, Гульдбрандсена, конечно, не отравили перед тем, как его застрелить! Это бы слишком походило на полицейский роман!
— Его не отравили, но вы не ответили на вопрос.
— В яде есть что-то соблазнительное. Это не так глупо, как пуля, и изящнее, чем нож. У меня нет никаких специальных знаний о яде. Вы это хотели знать?
— У вас когда-нибудь был мышьяк?
— Откровенно говоря,— сказал Алекс,— я никогда не думал о мышьяке. Его получают, если не ошибаюсь, из наркотиков, которые убивают мух и сорняки.
— Вы часто приезжаете в Стонегат, мистер Рестарик?
— Когда как, инспектор. Иногда я не приезжаю сюда в течение многих недель. Но когда имею возможность, я провожу каникулы здесь. Я всегда считал Стонегат своим настоящим домом.
— А миссис Серокольд вас в этом поддерживала?
— Я никогда не смогу заплатить миссис Серокольд за все, чем я ей обязан. Симпатию, сочувствие, привязанность...
— И кругленькие суммы?
Алекс сказал с некоторым отвращением:
— Миссис Серокольд смотрит на меня, как на сына, и воспринимает мое искусство серьезно!
— Когда-нибудь она говорила с вами о своем завещании?
— Конечно! Но могу ли я спросить, инспектор, почему вы задаете мне эти вопросы? Нет оснований тревожиться за миссис Серокольд?
— Надеюсь, что нет,— серьезно сказал Кэрри.
— Что вы хотите сказать, черт возьми?!
— Если вам это неизвестно, тем лучше для вас, а... если вам известно, то вы предупреждены.
Когда Алекс вышел, Лайк повернулся к инспектору:
— Вот так вздор!
Кэрри отрицательно качнул головой:
— Трудно сказать. Возможно, у него настоящий талант. Может быть, он любит легкую жизнь и громкие слова. Неизвестно! Он слышал, как кто-то бежал, правда ли это? Держу пари, что он это выдумал!
— С определенной целью?