Зеркальная игра

— С очень определенной. Мы не можем пока ее отгадать, но отгадаем.

— В конце концов, один из этих хорошеньких гусей мог убежать из заведения. В этой куче есть, конечно, один или два летуна, и значит...

— Нас хотят заставить поверить в это. Это очень удобно. Но знаете, я проглочу свою новую шляпу, если это так.

После брата вошел Стефан Рестарик и объявил:

— Я сидел за фортепиано и играл под сурдинку, когда разразилась ссора между Левисом и Эдгаром.

— Что вы об этом подумали?

— Если быть искренним, должен сказать, мне это не показалось серьезным. Эдгар подвержен таким приступам. Несчастный, но не сумасшедший. Все эти глупости служат для того, чтобы спустить пары. Мы все просто действуем ему на нервы... И больше всех, конечно, Джина.

— Джина? Вы хотите сказать, миссис Худ? Но почему она?

— Потому что эго очень хорошенькая женщина... И она считает это гротескной фигурой. Вы знаете, что отец Джины итальянец, а итальянцы бессознательно жестоки. Они не сочувствуют старым, некрасивым или ненормальным. Насмехаясь, они показывают на них пальцем. Так поступала Джина с Эдгаром. Он важничал, хотел произвести на нее впечатление, но выглядел просто глупо и страдал от этого, а ей было наплевать на все это!

— Не хотите ли вы сказать, что Эдгар Лаусон влюблен В миссис Худ?

— Разумеется, добродушно сказал Стефан. - Мы все немножко влюблены в нее. И это ей нравится.

— А мужу это гоже нравится?

Он едва ли понимает, но, конечно, страдает, несчастный старик! Эта семья скоро лопнет. Это одна из тех историй, каких было много во время войны.

Инспектор прервал его:

— Все это очень интересно, но мы отошли от основной темы, от убийства Христиана Гульдбрандсена.

— Это верно. Только я ничего не могу вам об этом сказать. Я сидел за фортепьяно и не вставал до тех нор, пока не притащилась эта милая Джули со связкой ключей, чтобы попробовать открыть одним из них дверь кабинета.

— Вы остались за фортепьяно? Вы продолжали играть?

— Нет. Я остановился, когда голоса стали громче. Но я не волновался за исход ссоры. У Левиса «динамический» глаз. Я не могу найти другого выражения. Ему было достаточно посмотреть на Эдгара, чтобы вернуть его на землю.

— Не можете ли вы мне сказать, кто выходил из холла в го время, как вы... В то время, которое нас интересует?

— Вилли, чтобы сменить пробку... Джульетта Бел-левер, чтобы найти ключи... Насколько я знаю, это все...

— Если бы еще кто-нибудь вышел, вы бы заметили?

Стефан подумал.

— Возможно, и нет. Если бы кто-нибудь вышел и вернулся на цыпочках, я бы, конечно, не заметил... В холле было так темно! А все наше внимание было поглощено ссорой.

— Кто, по-вашему, наверняка не выходил из холла весь вечер?

— Миссис Серокольд... Да, и Джина. В этом я бы поклялся.

--- Спасибо, мистер Рестарик.

Стефан пошел к двери. Поколебался и вернулся.

— Что это за история с мышьяком? — спросил он.

— Кто вам сказал о мышьяке?

— Брат.

— А...

Стефан спросил:

— Миссис Серокольд хотели отравить мышьяком?

— Почему вы думаете, что миссис Серокольд?

— Я читал, не помню где, статью, в которой говорилось о симптомах отравления мышьяком. Это называется «периферическим неврозом». И это более или менее совпадает о болями, которые она испытывает в течение некоторого времени. С другой стороны, вчера вечером Левис отобрал у нее лекарство, которое она собиралась принять...

-- Кто, по-вашему, мог давать мышьяк миссис Серокольд?

Странная улыбка мелькнула на красивом лице Стефана Рестарика.

— Не тот, на кого вы можете подумать. Вы можете подозревать ее мужа. Левис Серокольд от этого ничего не выиграл бы. Кроме того, он обожает свою жену. Для него невыносимо, если у нее болит даже мизинец.

— Тогда кто? У вас есть предположения?

— О да! Я даже могу сказать с уверенностью.

— Пожалуйста, скажите.

— Это интуиция. У меня нет доказательств, и, возможно, вы не согласитесь со мной.

И с равнодушным видом Стефан Рестарик вышел из комнаты. Инспектор рисовал кошек на листе бумаги, лежавшем перед ним. Три мысли вертелись у него в голове:

а) Стефан Рестарик много о себе понимает;

б) братья представляют единый фронт;

в) Стефан очень красив, а Вилли некрасивый.

Два других обстоятельства смущали инспектора: что имел в виду Стефан под «интуицией»? И еще, сидя за пианино, мог ли он видеть Джину? Кэрри не верил в это.

В полутьму библиотеки Джина внесла экзотический свет. Инспектор даже отвел глаза от этой жизнерадостной молодой женщины. Она села, положила оба локтя на стол и сказала не без любопытства:

— Ну так что?

Она была в красной кофте и брюках бутылочного цвета.

— Я вижу, вы не в трауре, миссис Худ,— сказал Кэрри суховато.

— У меня нет траурной одежды. И потом мне отвратителен черный цвет. Только кассирши и домохозяйки должны носить черное. Потом между мной и Христианом не было никакого родства, он только пасынок моей бабушки.

— Видимо, вы очень мало его знали?

— Да... Он приезжал сюда три или четыре раза, когда я была маленькой. Во время войны я была в Америке и только шесть месяцев назад вернулась сюда.

— Вы приехали в Стонегат, чтобы жить здесь? Или вы приехали просто в гости?

— Я еще об этом не думала.