Зеркальная комната

Так же бессознательно, а отнюдь не из принципа, я старался вкладывать как можно меньше души в работу, вооружившись девизом: «Кесарю — кесарево», не особо усердствовал на занимаемой должности, потому что для бога — или, скорее, для самого себя — берег лучшую часть своего существа. Так, например, до сих пор мой рабочий кабинет лишен всякой индивидуальности. Если бы не табличка на двери, невозможно было бы определить, что за зверь обитает в сей норе. Я задумался над этим далеко не сразу. Коллеги развешивали по стенам фотографии родных или на худой конец портреты кинозвезд, разводили комнатные растения, приносили из дому милые их сердцу предметы: глиняный кувшинчик, рисунок маленького сына, любимую книгу, плакат или, как мой шеф, фотографию восхитительной старой мельницы, некогда принадлежавшей деду по отцовской линии, мельнику из Кастилии.

Я же — нет. В моем кабинете ничего этого не было. Мой кабинет не был моим кабинетом, а просто маленькой ячейкой в гигантских сотах из стекла и бетона, предоставленной мне в пользование вкупе со всем необходимым для работы: диктофоном, словарями, ножницами, скрепками, дыроколом, клейкой лентой, ластиками, линейками и ручками, карандашами, электрической пишущей машинкой, письменным столом, полками и картотекой. Все эти блага даются, чтобы я делал дело, за которое мне платят. Да, да, я знаю, высшее начальство весьма способствует тому, чтобы служащие всячески украшали и оживляли свои каморки, разумеется, в пределах дозволенного. Запрещается, например, приносить радио и магнитофоны, электрообогреватели и настольные лампы, но в остальном администрация всячески старается, чтобы сотрудники чувствовали себя «на службе, как дома». Именно этого я и избегал. «Дом у нас всего один» — так говаривал некий владелец семи жилых зданий, одного небоскреба и множества загородных вилл.

Мои размышления прервал телефонный звонок.

Звонили настойчиво и долго, но я не подошел. У нас с домашними был уговор: если понадобится сообщить мне что-нибудь, они должны пропустить три звонка, потом повесить трубку, потом набрать номер еще раз и снова пропустить три звонка, и только на третий раз я подойду.

Телефон вернул меня к действительности, я взглянул на часы: половина четвертого. Для образцового служащего, который обедает ровно в половине первого, недопустимая распущенность. В самом деле, пора бы подумать о еде.

Просто удивительно, до чего мы, человеческие существа, ко всему приспосабливаемся, даже не все, а именно я.

Взять хотя бы послеобеденный сон — привычку, свойственную жителям южных стран, а точнее, их мужской половине, поскольку домашние хозяйки, бедняжки, по рукам и ногам связаны бесконечными хлопотами.

В Женеве мне и в голову не приходит прикорнуть после обеда, а ведь начальство и профсоюзный комитет служащих неустанно пекутся о нашем благополучии и на одиннадцатом этаже устроили комнату отдыха с соблазнительными шезлонгами, клетчатыми пледами и плотными шторами, успешно дающими отпор трем основным врагам тишины: во-первых, гулу самолетов, взлетающих из аэропорта Куантрен, видного из наших окон; во-вторых, садовникам с их машинками для стрижки газонов, мощными агрегатами для уборки сухих листьев, поливальными и снегоочистительными машинами, а также грузовичками для перевозки инвентаря и, наконец, в-третьих… Впрочем, для меня это скорее не враг, а друг, потому что речь идет о колокольчиках тучных швейцарских коров, которые — трудно поверить — приходят пастись по соседству с нашим учреждением и одни радуют мой глаз. Что же касается колокольного звона маленькой женевской церкви Иисуса, то его слышно, только когда дует южный ветер, доносящий к нам этот мелодичный привет.

Однако, здесь, сегодня я ощутил неодолимое желание прилечь, хотя встал довольно поздно. Видимо, виной тому климат, давление и обычаи родной земли, поскольку обед мой отличался спартанской умеренностью, а глоток вина никак не мог вызвать сладкую истому, которая охватила меня после еды и которой я не стал сопротивляться, отправившись вздремнуть наверх, как делал это летом, во время отпуска.