Зеркальная комната

В эти минуты образцовый служащий занят также утренним чтением (если не считать рекламы на стеклах двух автобусов, в которых я добираюсь до нашего «улья»), а именно: чтением посланий, приклеенных к блестящей нержавеющей поверхности автоматов отчаявшимися утолить жажду сотрудниками, посланий самого разного характера, от гневных и многословных протестов: «Я дваждыопустил пятьдесят сантимов, но не получил ничего. Прошу вернуть один франк в комнату 4054», до лаконичных записок: «50 сантимов в 4041», а рядом: «И в 4122!»; попадаются также и подробные отчеты о происшедшем: «Чай оказался горячей водой» или «Я получил порцию кофе, но без стакана!» Все это можно прочесть на каждом этаже, в закутках, где рядом с супо-чае-кофеваркой стоит такой же блестяще-нержавеющий аппарат для воды и соков (особо настойчивым клиентам, нуждающимся в разменной монете, он иногда выдает сдачу). На некоторых этажах есть еще и аппарат, торгующий кондитерскими изделиями — от соленых орехов до вафель в шоколаде (швейцарском, высшего качества), — а также специальный столик на колесиках, куда служащий, если он унесет еду в кабинет, чтобы перекусить, сочиняя возвышенную канцелярскую прозу, должен вернуть использованную посуду. Последняя затея явно сопряжена с риском для администрации ресторана, которая неустанно взывает — по-английски и по-французски — к лучшим чувствам сотрудников, развешивая по стенам трогательные призывы: «В целях улучшения обслуживания клиентов необходимо…» или «Облегчайте труд работников ресторана» и т. д.; впрочем, однажды, по досадному недосмотру, способному обострить националистические чувства и спровоцировать вооруженный конфликт, объявление появилось только на английском языке. На следующее утро какой-то невежда нацарапал карандашом: «Ye ne compran pa langle» [12], а еще через день чья-то суровая рука дополнила эту надпись, подражая почерку «грамотея»: «et n’'ecris pas le francais» [13].

Сегодня, в это необычное утро, я так далеко от Женевы, но продолжаю — наверное, это естественно и неизбежно — думать обо всем, что оставил там: воспоминания — мое противоядие, помогающее сбросить тяжкий груз семи лет службы. Но все же я приехал сюда, пустился в это необычное бегство от самого себя и к самому себе не для того, чтобы безнаказанно издеваться над уважаемой организацией (я питаю к ней глубокое почтение), прекрасно исполняющей свою важную миссию, ассоциацией, где на выгодных условиях работают первоклассные специалисты. Хотя, конечно же, я чувствую себя немного уязвленным, ведь благодаря званию А-3 (ассистент третьей степени) я так же отдален от дела, ради которого тружусь, как уборщица, моющая туалет в здании НАСА, — от волнующих космических полетов.

Но нет, я приехал сюда не для этого. Хотя мне кажется, что и приехал я не по собственной воле, ну конечно, ведь это ты, Адела, в первую очередь повлияла на мое решение, ты и наши дети, а косвенно и неосознанно — бесконечное множество людей, случайные встречи, телефонные разговоры, короткие письма друзей, все это накапливалось, давило на меня и привело на край пустоты, к окончательному отречению, но в то же время я ясно увидел — необходимо действовать, все пересмотреть, рассчитаться с долгами, необходимо обрести самого себя. Во мне проснулось желание вновь попробовать писать, после стольких лет молчания. Это совсем нелегко объяснить, да, наверное, и не стоит. А может — страшно подумать! — может, все проще, и я, как говорится, «впал в депрессию», в ту самую депрессию, подстерегающую располневших женщин, у которых решены все проблемы, кроме одной: как быть с тем, что ты уже немолода, полновата и тебе нечего больше решать?

Известно, что депрессия приходит как любовь или зубная боль — без предупреждения и без видимой причины. (Впрочем, наверное, поэтому она и есть депрессия, а не что-нибудь другое, ведь, если человек, потерявший любимую жену или сына, переживающий серьезные неприятности или предчувствующий близкий, неминуемый крах, мрачен, подавлен и угнетен, его поведение совершенно естественно.)