Зеркальные числа

Вокруг кипел праздник, пенилась ягодная брага, танцевали самбу и джигу. Мрачных было только двое: я и этот парень.

– Где «Джейран»? – спросил он.

– Там, – ответил я, – она прикрыла меня. И осталась там.

Он закрыл глаза. Поморщился. Так морщатся старики от внезапной сердечной боли.

– Неравноценный обмен, – сказал он. И протянул мне звездочку звукозаписи:

– Она просила передать, если не вернется. Я не хотел брать, но она заставила. Умела быть убедительной.

– Спасибо, – сказал я.

– Да пошел ты.

Мальчишку я больше не видел. Кажется, он ушел к шахтерам, прогрызающим сейчас туннель к железнорудному узлу.

* * *

Я никогда не переслушивал эту запись. Хотя звездочка всегда со мной. Я и так помню ее послание наизусть.

Мой командор!

Если ты слушаешь эту ерунду, значит, мы не вместе. Значит, ты вернулся из боя, а я – нет.

Это плохо. Лучше бы вместе – хоть по ту, хоть по эту сторону смерти.

Мне так и не хватило смелости. Решимости сказать тебе, как я люблю. Как я сразу согласилась, узнав, кто будет объектом операции. Я врала тебе: твой портрет ВСЕГДА висел над моей кроватью, не только в детстве. И в колледже. И в разведшколе. И мне было плевать, что начальство решило использовать тебя втемную, и это пованивает с точки зрения обывательской морали. Главное – быть с тобой рядом.

Конечно, я все делала согласно приказа. Постоянно держала связь с «Призраком» и сообщала о происходящем. Генерал Чугунный был мной доволен и даже обещал звание капитана по возвращении на Землю.

Да, мой старикашка. Я вовсе не «юнга» и не «кадет». Хотя пока и не командор. Я – лейтенант разведки.

Ты должен был сплотить Парис и превратить его в верную провинцию Империи. И ты сделал это. В смысле – первую часть. Чем станет Парис после, ты все равно решишь сам. И я заведомо с тобой согласна.

Ты хочешь, чтобы я извинилась за свою работу? «Хрен тебе в грызло» (копирайт Денис Крюков), старикашка. Это служба. У тебя – своя, у меня – своя.

Я сожалею только об одном: что не раздела тебя в каком- нибудь темном уголочке. Вы, мальчики, такие трусишки. И не важно, прыщавые мальчики или седые.

Прощай, командор.

И прости.

* * *

Я не знаю, где «Призрак» – прорвался через «Квадрат» домой или болтается рядом, подглядывая за нами.

Я не знаю, когда прилетят корабли с Земли. И прилетят ли вообще. Но если это случится – их встречу я.

Я, ревизор четвертой категории, командор боевого флота в отставке, а теперь – глава Свободного Париса, ничего не забыл. Я никогда не прощу им, что меня использовали втемную, как какую-нибудь шестеренку. Если мне попадется Чугунный, то я ему попорчу кристаллическую решетку. А Толика Бермана…

Толика я, пожалуй, прощу. И не в честь общих воспоминаний юности. «Призрак», изображавший чужаков, заставил Парис сплотиться против общего врага, стать единым и независимым. Хотя они рассчитывали на другое.

В Зале Памяти, рядом с одинокой березой, поставили памятник Александре, единственной погибшей в той битве. Они хотели соорудить пятиметровый монумент мужеподобной валькирии в боевом скафандре и с бластером наперевес.

Я не дал.

Бритая наголо бронзовая Сашка сидит, забравшись в пилотное кресло с ногами. Греет руки кофейной кружкой и смотрит на звезды.

Звезды живы, пока есть тот, кто видит их свет.

Ольга Рейн Возвращение

1

Мы с семьей приезжали в Тамирну каждое лето.

Мать обожала прозрачный золотистый свет и сочетания цветов Тамирны – искрящийся аквамарин моря, нежность солнца на бархатной зелени холмов, уютную бурость старинных черепиц, мягкую белизну камня.