Зеркальные числа

– Синих и кормят человечиной, Мелани. Человечина дешевая, ее много. Один казненный преступник прокормит почти сотню стрекоз. А золотые такие дорогие и редкие, потому что питаются ванильным нектаром, а цветы эти капризные и нежные. И они не золотые на самом деле, а бурые, это им крылья золотят. Ну как зачем – убить или перехватить такую стрекозу – преступление против самого Герцога и Высокого Престола, должны же люди точно знать, что они совершают…

– Не хочу в Тамирне всю жизнь просидеть, – говорила она между поцелуями, все более страстными, – а чего хочу – сама не знаю… И не отпускают меня.

Я не был ее первым мужчиной, но когда она, застонав, выгнулась и забилась подо мною, то позже сказала, что такое с нею произошло впервые, и что она и не знала, что так бывает. Она недоверчиво смотрела мне в лицо своими большими серыми глазами, приоткрыв губы. Так она была хороша и невинна в ту минуту, в белом лунном свете, что я снова ощутил горячую волну желания, перевернул ее на живот и тут же показал Мелани, что бывает еще и не так.

Мы были у нее дома – зашли не таясь, целовались в темном холле, я решил, что живет девчонка одна, постоянно или временно. Когда она уснула, я поднялся и пошел бродить по дому – пустые темные комнаты, пыльные спальни, пахнущие увядшими розами и старым деревом. На кухне напился из большого цинкового ведра, в которое капала вода из водосборника на крыше. Нагнувшись над рукомойником, я плеснул из ковша себе на лицо, на грудь, ниже. В лунном свете вода будто бы светилась. Повернувшись, я вздрогнул и опрокинул ковш на пол, по старой детской привычке сложив пальцы в защитном знаке. За длинным дощатым столом неподвижно сидели три женщины в черном и молча смотрели на меня. Через секунду я вспомнил, что наг, и неловко прикрылся пустым ковшиком. Поклонился.

– Мир-покой вашему дому, здравствовать хозяйкам.

От дверей покатился звонкий хохот – в комнату вошла Мелани.

– Ох, никогда ничего смешнее не видела. Ленар, это мои бабушка, тетя и сводная сестра. У бабушки глаукома, она тебя не видит, остальные, думаю, насладились представлением.

– Юноша прекрасно сложен, – раздался от стола громкий голос. – Ковшик, пожалуйста, поставьте на место…

– Тетя кричит, потому что плохо слышит, – сказала Мелани, – а сестра Янина не умеет говорить. Она пишет записки и иногда рисует картинки, довольно остроумные. Пойдем, Ленар.

Она помахала женщинам рукой и повела меня обратно в свою спальню, где я тут же уснул в кипучей белизне простыней и лунного света, среди запаха роз, полыни и Мелани.

Во сне я поднимался по узкой тропинке к Дому-На- Утесе. Внизу лежала долина, город спал в теплой утренней дымке, над морем кричали чайки. Я не хотел идти, хотел помчаться с холма вниз, ноги делались все тяжелее, но я продолжал их передвигать. Заскрипели кованые ворота, зашептали мертвые деревья, их листья были из человеческой кожи. Против воли я толкнул дубовую дверь и вошел в низкую кухню, где за столом ждали меня три женщины в черном. Их лица были смуглы и недобры. Я поклонился, подошел и лег на стол перед ними, как к полевому хирургу под Ялаймом, он тогда дал мне глоток макового рома и вырезал из бедра кусок шрапнели размером с палец. Я лежал на этом столе, как и на том, нагой и дрожащий, не зная, что меня ждет. Слепая старуха склонилась над моим лицом и посмотрела мне прямо в глаза своими бельмами, глухая приложила ухо к груди и послушала, цокая и присвистывая.

– Подойдешь, – сказала немая сипло, засунула мне в грудь длинный костлявый палец и пошевелила им внутри. – Будешь хорошим якорем. Славный мальчик.

Сердце захолодило. Женщина улыбнулась. Зубы у нее были острые и красноватые. Я отвернулся, дрожа, и увидел, что в дверях стоит мой отец. Его грудь развалена саблей, глаза красны от крови, а протянутая ко мне рука обгорела и похожа на птичью лапу, черная и заскорузлая.

– Ленар, – сказал папа. – Не бойся. Я буду за тебя сражаться, сынок, я никогда не сдамся, мой храбрый мальчик…

Я проснулся в слезах. В доме было тихо, светло и пусто, никого не было в нем, даже Мелани. Все комнаты были открыты, в саду щебетали о важных сегодняшних делах птицы, тяжело гудели над кустом смородины шмели. На кухонном столе был оставлен кувшинчик молока, накрытая тарелка с запиской, чернильница, пара перьев. Я развернул записку – росчерком пера на бумаге был нарисован человечек с поднятыми вверх руками и ковшиком, висящим на причинном месте. В тарелке лежал хлеб, сыр и две грозди винограда – алый морской и синий садовый. Усмехнувшись и мысленно рассчитывая прочность, необходимую для подвески ковшика, я присел за завтрак. Я думал, Мелани вышла в сад, или решила с утра сбегать на рынок и не захотела меня будить. Я уже размышлял о том, как скоро мне нужно будет сказать ей, что больше нам не стоит видеться – еще привяжется ко мне девчонка, придется потом с кровью отрывать. И сон…