Зеркальные числа

Сутки на Меркурии длятся две трети планетарного года, ночная сторона успевает сильно остыть. Когда приходит раскаленный до полутысячи градусов день, линия терминатора взрывает поверхность: все осевшие и замерзшие соли, водяной лед и прочее мгновенно вскипает и испаряется. Там вообще было нелегко. Светило – огромное, на полнеба – казалось, жгло сквозь многослойную броню. А постоянные бури и цунами солнечной короны убивали датчики и гробили радары, выжигали позитронные мозги бортового компьютера. Тогда, после аварии, я впервые понял, какой это дар – думать своей головой, не завися от электроники. Я проторчал в кресле пилота тридцать часов подряд, не вставая, не отрывая рук от штурвала. Растерянный командир крейсера сам подносил стаканы с водой и забирал бутылки с мочой – у меня, сопливого стажера. Мы выкарабкались. А пальцы еще несколько часов не разгибались; врач массировал их и кормил меня с ложки.

Вахта, кружка дымящегося кофе на пульте; любопытные звезды, заглядывающие в блистер; умиротворенное жужжание двигателя на эконом-режиме: будто пузатый шмель-гурман облетает июньский луг, со вкусом выбирая очередной цветок.

Когда южане рванули заряд у Фобоса, и электромагнитный импульс уничтожил всю электронику в радиусе миллиона километров, я эвакуировал персонал научной базы. На древнем шаттле с реактивным двигателем и аналоговым управлением. Четыре посадки и четыре взлета вручную, с диким перегрузом: люди стояли в трюмах впритык, не в силах пошевелить пальцем.

Говорят, война началась с этого инцидента. Какая разница? Люди всегда найдут повод, чтобы вгрызться соседу в горло. Нахлебаться горячей крови, нажраться свежатины, разрывая мясо скрюченными длинными пальцами.

Конфликт все никак не разгорался: вялые стычки сменялись перемирием, переговоры обрывались на полуслове из-за новых стычек. Мы уже привыкли к постоянной боевой, привыкли спать одетыми, привыкли к смертям. Передатчик в кают-компании работал, не умолкая, сообщая о новых потерях – так я узнал о гибели рейдера «Урал», на котором пилотом служил мой первый инструктор летного дела. Кок молча налил мне полстакана разведенного, я молча выпил – вот и все поминки. Кок уже устал горевать по поводу безнадежно сломанного ритуала – было непонятно, что ты поглощаешь: ранний завтрак или поздний ужин. Сутки на борту – вообще понятие относительное, а теперь наше время делилось на вахту, подвахту, отдых; причем стоило закрыть глаза, как ревун срывал тебя и нес, еще не проснувшегося, в отсек по боевому расписанию.

Все ждали вступления в строй линкора «Святогор»: он должен был радикально поменять расстановку сил и заставить южных покориться.

Я ведь так и не сдал выпускные экзамены: моя курсантская стажировка все никак не кончалась, затянутая войной. Мы болтались на лунной орбите, когда усталый капитан вызвал меня в рубку и вручил кортик и погоны. К приказу о досрочном присвоении звания лейтенанта была пришпилена записка от майора. Всего два слова: «Думай, выбирая». Черт его знает, что он имел в виду. Ходили смутные и противоречивые слухи про группу «Поиск»: то ли мой майор получил орден за успешное участие в переговорах с южными, то ли, наоборот, взыскание за неуместный пацифизм.

Тогда это и случилось. То, чем все кончилось. И с чего все началось.

* * *

Это был мой второй полет на катере. Распирало меня, конечно, как воздушный шарик: две недели лейтенантом, и уже – командир корабля. Хоть маленького, но боевого, настоящего.

Обычное трехсуточное дежурство пришлось на тот самый инцидент в кратере Браге. Приказ: перехватить десантный транспорт противника и уничтожить. Меня тогда удивила его траектория – со стороны городка шахтеров южных, добывающих «гелий-три» и не воевавших. Но рассуждать было некогда, адреналин захлестывал мозг: бот сопровождали два истребителя, и пришлось попотеть.

Первого я подловил на взлете, легко, а вот со вторым повозился. Пилот там был классный: ушел на снижении и швырнул в меня торпеду из положения, никак не допускающего залп. Я работал на рефлексах: очнулся от перегрузки, когда катер уже вышел из виража, а одураченная торпеда выработала топливо, и у нее сработал самоподрыв. Южанин несколько раз хлестнул лазером, но броня выдержала, и тут я поймал его. Старая добрая пушка не подвела: килограммовый кусок металла, разогнанный до десяти Махов, хорош тем, что не имеет мозгов и не реагирует на радиолокационные обманки.

Десантный бот огрызнулся огнем и попал: штурман заорал про разгерметизацию; я и сам почувствовал, как катер потянуло в сторону, но успел дать очередь.

Падали мы рядом. Мне было не отвернуть – катер не реагировал на команды. Я едва успел захлопнуть шлем и натянуть аварийный ранец.

Грохнулись так, что потерял сознание. Наверное, на несколько секунд, но этого хватило на видение: оранжевое солнце на стене рекреации вдруг почернело, съежилось до размера пушечного дула и начало стрелять в зайцев, игравших на поляне; снаряды рвали пушистые тела в клочки, а за моей спиной плакала Ася – тихо и горько.