Зеркальный гамбит

– Так это, мужиков-то больше, чем девок, – рассудил второй, чуть поменьше ростом, с волосатыми ручищами. В правой он сжимал очень мерзкую на вид дуговую пилу.

– Вот нечестивцы, – громыхнул третий, одноглазый. На поясе у него висел мясницкий топорик, лапа лежала на рукояти, обмотанной светлой кожей. На коже просматривалась татуировка, лилия.

Главный подался вперёд.

Я оттолкнул мешавшего Ёнси и тоже шагнул вперёд. Тварь была выше меня на две головы.

– Стой, стой, – сказал я. – Это не тебе. К Зоаву веду.

И я вытащил из-за пазухи давно позеленевшую медную печать на шнурке.

Когда-то давно я добыл её у ублюдка, который водил сердцеедам обед. Я не знаю, чем ему платили – наш разговор окончился на самой напряжённой ноте. Я не стал обыскивать тело, взял лишь печать, что он носил поверх панциря. Сердцееды – давние, выродившиеся после Безумных войн потомки некогда славного ордена, – сообразительностью не отличались, кроме Зоава. Он был у них за главного – если был. Я никогда его не видел. Достаточно было показать им печать и сказать, что обед не для них, и в большинстве случаев это помогало.

– Вот она, оказывается, где. А я уж думал, навеки пропала, – сказал главный, доставая из-за пазухи такую же, только более засаленную. – Ну, спасибо, что привёл. Я и есть Зоав, если что.

– Пел, Ёнси, бегите! – заорал я и выхватил самострел. Зоав отшвырнул меня в сторону, и второй коротким движением ударил меня пилой по руке. Хлынула кровь, самострел полетел в жухлую листву, и в тот же момент я, словно шилом, ткнул его в бок – левой, ножом. Он оттолкнул меня так, что я едва не упал.

Енси вскинул наконец самострел, и Зоав походя полоснул парня ножом по горлу.

За спиной я почувствовал испуг, испуг Лоды, но что-то было неправильно. Судя по ощущениям, Лода быстро удалялся влево-вверх.

Высоко вверх.

Я обернулся. Он был на месте, с клинком в руке, а перепуганный грач его набирал высоту.

Того, кто назывался Лодой, я не чувствовал. Грач улетал, унося с собой отметину той самой человеческой эмоции, которая захватила и меня.

Ужас.

Ставра отбросила плащ, тускло блеснул тёмный, закопчённый металл. Стальное тело, едва ли женских форм, защищённые шарниры суставов, проклёпанные швы. Возможно, его и можно было бы принять за доспехи, если бы не голова.

Вместо неё была клетка из прутьев, покрытых шипами, с заметавшейся, сонной сорокой внутри. К прутьям были грубо привязаны две толстые каштановые косы, неровно срезанные с кого-то.

Я видел убегающую Пел, чувствовал цепенеющую, испуганную злость тяжело раненного Ёнси, страх проснувшейся птицы в голове Ставры. Из людей тут оставался только я. Такой вот дурной фокус – только что ты был в толпе, и вот в одиночестве, хотя почти никто никуда и не уходил.

Холод пронзил меня, мороз сковал, словно зима была уже здесь. Вот почему, понял я, так потянуло холодом от вечерней улыбки Лоды. Вот почему они ходили в плащах сектантов.

Вот где видел я тот узор – давно, давно, на той вечеринке, при свете жёлтых фонариков, Этдоттир танцевала с высоким парнем, и её каштановые волосы перехватывала на лбу синяя лента с ромбами.

Наверное, косы её были повязаны такими же, когда она встретила неживых, а те вынули из неё душу и посадили в сороку.

Чтобы я подумал, что там, под плащом – человек.

Я слышал про такую магию, но сейчас не мог вспомнить слово, навязчиво крутившееся в голове. Не «некро», нет, но похоже, так похоже, и так же страшно.

Я закричал. Я кричал, потому что сам привёл нежить в Мохнатый лес. Сам вёл её к живым. Я. Сам.

Дальше всё было быстро.

Рука Ставры со щелчком разложилась, удлинившись раза в полтора и обретя лезвие; сердцеед с пилой выронил свой то ли хирургический, то ли столовый инструмент и упал бездыханный, с пробитой грудью – Ставра защищала меня. К моему ужасу, я был ей нужен.

Зоав подхватил из мха камень и могучим броском опрокинул неживую навзничь.

Лода схватился с третьим сердцеедом, выдернув из-под плаща кузнечную заготовку меча.

Я бросился мимо Ставры к оружию, пятная листья кровью; подхватил два самострела и нажал на спуск. Одна стрела вошла в грудь Лоды, вторая в висок. Неглубоко, но я понял, что он не железный.

Лода выбил топор из рук сердцееда первыми двумя ударами, но тот перехватил руку нежити своей лапой и сжал. Что-то загудело в воздухе, до визга, вся фигура Лоды завибрировала крупной дрожью. Ставра вскочила абсолютно нечеловеческим движением. Сорока в её голове валялась оглушённая, и неживая ощущалась мной как пустое место. Теперь было понятно, почему эмоции у моих ведомых были такими нарочитыми и чуть запоздалыми – они лишь внушали дремлющей в теле птицы человеческой душе нужные сны. Только испуг смог нарушить положение дел.

Аода рванул руку и располосовал сердцееду пальцы. Подскочивший Зоав ударил Аоду ножом в бок – нож соскользнул, – а потом в лицо. Второй навалился на Аоду и подмял его под себя, сомкнув зубы на запястье, а окровавленной левой комкая плащ.

Я тем временем приладил ещё одну стрелу и взвёл самострел. Куда стрелять, я не представлял.