Зеркальный вор

— Тебя не было на чтениях в редакции «Коустлайнз», Брюс, — говорит он. — Иначе ты бы не стал перелопачивать впустую всю эту кучу словесного навоза. Тот же Гинзберг, например, вовсе не живописец. Представь себе самые монументальные произведения живописи, какие приходят на ум, — вот хотя бы Сикстинскую капеллу, — и ты не найдешь ничего сравнимого с той вещью, которую он читал на собрании. Ты зациклился на допотопном музейном академизме, старик. Наполняешь формальдегидом банки со всякой мертвечиной. Я тоже люблю живопись, но картины не могут существовать в потоке времени. А стихам для существования даже бумага не обязательна. Они возникают и состоят из живого дыхания.

— Гинзберг? — переспрашивает кто-то. — Это который метит в звезды стриптиза?

— …только ради театрального эффекта, — слышится чье-то бормотание.

— А что плохого в театральности? — откликается Стюарт. — Поэзии нужно больше театра! Ей нужно больше музыки! Надо переносить ее со страниц на сцену! Пусть живая кровь потечет по этим бумажным венам!

— Боже правый! — стонет Брюс, подливая в свою чашку вино из большого кувшина на полу. — Сейчас он опять заведет свой джазовый речитатив.

В другом конце комнаты Алекс по-отечески кладет ладонь на плечо Тони, одновременно предупреждающе поднимая указательный палец другой руки. Тони понижает тон.

— Поэтам и художникам давно пора прекратить эти дурацкие бои с тенью, — продолжает Стюарт, — и перейти к творчеству в джазовом стиле. Свободу всем формам! Пора снести ненужные барьеры между искусством и жизнью! Только так мы сможем достучаться до сознания обывателей, Брюс. Это сродни партизанской войне. Большинство людей сейчас в первую очередь — зрители: они подсели на визуальные образы, как на наркоту, и живут под постоянным гипнозом. Фронтальная атака на их зрительное восприятие обречена на провал. Нужны обходные маневры — через органы слуха и через внутреннее зрение, неподвластное подсознательному внушению.

На этом месте в спор вступает Чарли, и голос его звучит слишком громко для такого тесного помещения:

— Эй вы там, сбавьте обороты! А то я уже запутался: мы сейчас говорим о поэзии или о рекламе?

Стюарт и Брюс смотрят на него сердито и растерянно, сбитые с ритма дискуссии. И во внезапно наступившей тишине по комнате обрывочно разносится шепот Тони:

— …наркосделка с малолетними… извращенцы к тому же…

— Хотите, раскрою вам один маленький профессиональный секрет? — говорит Чарли. — В рекламной сфере я спец как-никак. Знаете, какой вид рекламы действует на покупателей еще сильнее, чем подсознательное внушение? Это сверхсознательное внушение! Попробуйте взглянуть на дело с этой стороны. Вы тут рассуждаете о людях как о безропотных овцах, неспособных самостоятельно мыслить, типа: не будь они такими жалкими болванами, они все жили бы сейчас на этом берегу вместе с нами, сочиняя стихи, рисуя картины, ночуя на пляже и выпрашивая остатки конины у торговцев собачьим кормом. Но правда в том, что им нравится быть обманутыми. Они только рады подвергаться внушению, когда им говорят, что нужно делать, чего хотеть и что любить. И они цепко держатся за свои иллюзии. Точно так же, как мы, не правда ли? Только мы думаем, что наши иллюзии лучше. Если вы, парни, хотите изменить мир, перекраивая сознание людей, для начала хотя бы попробуйте поставить себя на их место. У нас в рекламном агентстве было такое правило: «Прежде чем заговаривать зубы клиенту, заставь его раскрыть уши».

Гневный ропот поднимается вокруг. Чарли ухмыляется, довольный произведенным эффектом.

— Ты несешь циничный вздор, дружище, — негромко говорит Милтон.

— Ничего подобного! — возражает Чарли. — Если я не хочу обманывать себя, так я сразу уже и циник? Да я первым обрадуюсь, если окажется, что я ошибался на сей счет, поверь мне! Скажи, Алекс, прав я или нет? Что думают по этому поводу твои друзья, все эти левые уклонисты? Предложите людям на выбор чистую любовь или утилизатор мусора, и большинство выберет утилизатор. Разве я не прав?

Алекс, все так же стоящий рядом с Тони, с усталой покровительственной улыбкой поворачивает голову в его сторону.

— Ты был весьма убедителен, Чарли, — говорит он.

— Я не стремлюсь кого-то в чем-то убедить, — говорит Чарли.

Его голос срывается на высокой ноте, и он подносит ладони к лицу жестом, который отчасти напоминает ужимки Джека Бенни, а отчасти — реакцию пристыженного ребенка. Пальцы его заметно дрожат.

— Я всего лишь пытаюсь понять, что мне делать, — продолжает он. — Что мне следует писать. Я хочу быть честным, хочу отвергнуть Молоха со всеми его порождениями, и я не хочу, чтобы мир стал только хуже в результате моих усилий. Как мне быть с этим, Алекс?

Алекс прислоняется к стене, скрестив на груди руки и склонив голову набок. Все присутствующие смотрят на него — все, кроме Клаудио, который смотрит на Стэнли. «Они все держат Алекса за главного, — думает Стэнли. — Может, он и вправду крут?»

Когда Алекс начинает говорить, он обращается не столько к Чарли, сколько к публике в целом.