Зеркальный вор

— В этой комнате можно говорить без опаски, дотторе. Из-за шума в мастерской нас никто не услышит. Итак, поведайте мне ваш план.

Гривано хмуро глядит в его широкую спину.

— Прежде всего, — говорит он, — вам стоит вложить большую часть денег, не предназначенных святому Донату, в приобретение драгоценных камней для вашей почтенной супруги. Алмазы, рубины, изумруды. Все, что легче золота. С чем удобнее путешествовать.

— Жена и сыновья поедут со мной?

— Конечно.

— Когда?

— Через три дня вы с семьей отправитесь в город и заночуете на постоялом дворе под названием «Цербер». Он находится на набережной Каннареджо. Я приду за вами туда, и среди ночи мы переправимся на трабакколо, которое бросит якорь в лагуне. Это судно доставит нас в Триест.

— Триест? Почему в Триест?

— Начальный отрезок пути мы проделаем по суше. До Спалато. А там сядем на голландский корабль.

— Я не уверен, что правильно вас понял, дотторе. Если мы отправимся в путь по суше, то почему не в сторону Трента? Почему не в северном направлении?

Впервые Гривано подмечает беспокойство в голосе Серены и напряжение в его позе. Мурано для него — это родная уютная клетка, — вероятно, он ни разу в жизни не бывал на материке, да и в город через лагуну плавает не часто: от силы две-три поездки в год. Это вам не отщепенец Обиццо. Серене очень даже есть что терять.

— В каждой харчевне на каждой дороге, по которой мы могли бы поехать на север, — говорит Гривано, — имеются информаторы Совета десяти. Вся Терраферма опутана паутиной Совета, столь же прочной и невидимой, как сеть Вулкана, а дороги — это ее сигнальные нити. Как только мы потревожим одну из нитей, властям это сразу же станет известно. И сбиры настигнут нас еще до захода солнца.

— Но разве нельзя морем добраться до Рагузы и уже там пересесть на голландский корабль?

— Из-за нападений ускоков единственными кораблями, которые могут посещать Далмацию, являются вооруженные галеры, принадлежащие правительству Республики. А они, сами понимаете, не очень-то подходят для наших целей.

Гривано слышит скрип затягиваемого узла, а затем Серена поворачивается и кладет перед ним на стол готовый пакет. Плотная бумага перевязана вдоль и поперек узором из бечевы — столь искусным, что он может посоперничать в этом плане с самим упакованным предметом.

— Я положил в пакет листья морской травы, — говорит Серена, — чтобы предохранить зеркало от сырости. Я вас об этом предупреждал, и надеюсь, что ваш друг будет поступать так же. Сушеные водоросли можно приобрести у любого аптекаря. Немного бренди, дотторе?

Гривано кивает. Серена достает из шкафчика графин голубоватого стекла и два хрустальных бокала, простых по форме, но безупречных по чистоте и благородству линий. Откупорив графин и наполнив бокалы, он присаживается и поднимает один из них.

— В таком случае за Триест! — говорит он.

— За Триест! — подхватывает Гривано.

Их бокалы смыкаются с тихим протяжным звоном.

При первом глотке у Гривано перехватывает дыхание; крепость напитка ощущается даже в испарениях над бокалом.

— Из Триеста, — продолжает он, прочистив горло, — мы направимся в Фиуме, затем в Карлштадт и далее через горы к далматинскому побережью. В Спалато мы должны прибыть до Дня святого Антония. Вы предвидите какие-нибудь осложнения? Ваша жена и сыновья смогут в короткий срок преодолеть такие расстояния?

Серена, глотнув из бокала, кивает, потом делает еще один глоток. На Гривано он не глядит.

Гривано рассматривает свой бокал, медленно поворачивая его в лучах солнца.

— Вы не могли бы устроить так, чтобы ваши сыновья находились подальше от печей в оставшееся до отъезда время? — спрашивает он.

— Это возможно. Но зачем?

— Впереди у нас несколько дней трудного путешествия. Частью по заброшенным горным дорогам. Исходя из моего опыта — сейчас я говорю как врач, — длительное пребывание под открытым небом и воздействием стихий тяжело сказывается на молодых людях со свежими ранами и ожогами.

В глазах Серены мелькает страдальческое выражение.

— Да, — говорит он, — я понимаю вашу озабоченность.

Он осушает свой бокал, наполняет его вновь и покачивает круговым движением. Густая жидкость покрывает стеклянные стенки, как масло.

— Зеркала, — говорит он. — Мы должны будем делать зеркала, верно?

— Вы будете делать зеркала только в весенние месяцы, — говорит Гривано, — а в остальное время года можете заниматься производством любых изделий по своему усмотрению. Таковы наши условия.

— Я не умею серебрить зеркала. И листовым стеклом я тоже не занимался.

— Да, нам это известно.

Серена рассеянно перекатывает основание графина по столешнице. Выпитое уже начинает сказываться — это видно по его глазам.

— Стало быть, вам нужен еще кто-то, кроме меня.

— Верно. И у нас есть такой человек.

— Скажите, дотторе, вам удалось найти Верцелина после нашей прошлой встречи в таверне?

Гривано смотрит на мастера, но тот все так же избегает встречаться с ним взглядом и, хитровато улыбаясь, продолжает манипуляции с графином. Прежде чем ответить, Гривано отпивает глоток бренди, при этом ощущая удары своего пульса на шее.