Зеркальный вор

— Привет! — говорит он с широкой ухмылкой.

— Вы Джей Лено, — бормочет Кёртис.

— Он самый, — говорит Лено. — Успеха вашей конференции!

Он огибает Кёртиса слева. При этом охранник успевает аккуратно вклиниться между ними, оттирая Кёртиса в сторону. Лено в сопровождении небольшой свиты дефилирует через фойе, с приветственными взмахами и пожиманиями рук. Ту же манеру Кёртис подмечал и у других знаменитостей — они проходят сквозь толпу быстро и безостановочно, словно боятся упасть замертво, если прекратят движение. Он провожает взглядом эту процессию, пока Лено не исчезает в проходе левее регистрационной стойки; а между тем все новые люди с багажом шумно протискиваются мимо него в фойе. «Там Джей Лено!» — возбужденно повторяют многие из них.

Выбравшись наружу, Кёртис садится в первое свободное такси. Оно также от фирмы «Фортуна», черно-бело-лиловой раскраски. Мелькает мысль: а вдруг это тот же таксист, что возил его утром к озеру? Но, усевшись на заднем сиденье, Кёртис видит в зеркале глаза Саада.

— Саад? — произносит он удивленно.

— Что, простите?

Нет, он ошибся — этот водитель моложе и суетливее Саада, да и вообще не араб. Возможно, из Бангладеш. Но седые волосы и морщинки у глаз похожи.

— Отвезете меня в «Живое серебро»? — спрашивает Кёртис.

— Это в Хендерсоне?

— Нет, это к востоку отсюда, на самом краю долины. Новое казино. В нескольких кварталах от Норт-Голливуда, на холме над мормонским хра…

— Ага, я понял, спасибо, — говорит таксист.

Он едет тем же маршрутом, что и Саад, — по автостраде и бульвару Лейк-Мид, — не пытаясь завязать разговор, что вполне устраивает Кёртиса. При быстро слабеющем дневном свете он открывает «Зеркального вора», чтобы еще немного почитать, прежде чем книга вернется к Стэнли. Он не в восторге от того, как все складывается, но в целом может быть удовлетворен ситуацией на данный момент. Однако Кёртис не чувствует себя удовлетворенным. Ни в малейшей степени. Возможно, встреча со Стэнли что-то исправит.

Будь начеку, Гривано! Этот мир отравлен,
расколот, как яйцо, и не укрыться в нем.
Не ждут тебя ни крест, ни Кампо-деи-Фьори —
не будет тебе памятью подобный монумент
убогим суевериям оцепенелых царств.
Здесь не спастись никак; здесь нечего спасать.
Все обратится в пар: твой труд, и твоя страсть,
и твой побег. Ведь сущность всех материй —
лишь тень, распластанная по стеклянной тьме.
Твое мгновение, Гривано, уже в прошлом:
воздушным пузырьком застыло в янтаре
иль зернышком в стекольной шихте для печи.
И ты гори — сгинь, похититель образов,
в забвения пучине!

Читая эти строки, Кёртис пытается вообразить себя на месте Стэнли в ту пору, когда он нашел эту книгу. Пытается понять суть ее странного влияния на пятнадцатилетнего бруклинского парня, потерявшего отца и живущего с безумной матерью при пяти классах образования за душой. Однако в этот раз воображение отказывает Кёртису. Тогда он вспоминает отцовские рассказы о его юности на задворках Вашингтона в пятидесятых, вспоминает собственные пятнадцать лет — как он себя ощущал в ту пору, что творилось в его голове, — но воспоминания туманны и не подсказывают никаких новых путей к пониманию книги. Вместо этого Кёртис почему-то зацикливается на мысли о Джее Лено: каким приветливым и веселым тот казался, проходя сквозь толпу. И как эти показные приветливость и веселость создавали вокруг него подобие невидимой стены, за которой можно скрыть что угодно. Или скрыть отсутствие чего угодно. Он думает о делегатах конференции — как они кривлялись в фойе, разыгрывая друг перед другом этаких бодрячков-весельчаков; думает об официантках в игорном зале, так же разыгрывающих свои роли в расчете на чаевые. Еще он думает о барменше в «Нью-Йорке» с ее статен-айлендским акцентом, думает о Сааде — «Вы задвигаете этот спич для всех клиентов?» — и о расплывчатых чертах лица Аргоса, которые так легко менялись на фоне бликующей поверхности озера. Он думает о себе в школьные годы: как он отрабатывал «крутое» выражение лица перед зеркалом в дедушкиной ванной. Пытаясь быть убедительным. Пытаясь убедить себя.