Зеркальный вор

С опозданием до его слуха доходит какой-то повторяющийся звук из соседнего помещения: свербящий и монотонный, как стрекот цикады. Он направляется к двери. Рядом с ней на крючках развешена одежда — не его собственная, но сравнительно новая и чистая, под стать той, какую обычно носят преуспевающие торговцы. При соприкосновении с кожей ткань кажется грубой и жесткой. Гривано медленно, с трудом, одевается, а затем выходит в коридор за дверью.

Через несколько шагов он попадает в тесно заставленную кухню, где служанка торопливо собирает на поднос нехитрый ужин из хлеба, сыра и зеленых яблок. А в дальнем конце комнаты за столом сидит Обиццо, рядом с которым в углу пристроен арбалет. Крупные руки зеркальщика заняты каким-то делом, попутно производя тот самый звук, на который сюда и приковылял Гривано.

Его появление Обиццо встречает быстрым и не особо заинтересованным взглядом.

— Добрый вечер, дотторе, — говорит он. — Я смотрю, вы решили повременить с отправкой на тот свет.

Гривано предпочитает промолчать, не тратя силы на пустую болтовню, и пересекает комнату. Служанка не обращает на него внимания.

Обиццо держит в левой руке, покрытой шрамами от ожогов, оперенный болт и затачивает напильником его тяжелый пирамидальный наконечник. Темный металлический порошок при каждом проходе напильника, поблескивая, сыплется на столешницу, оседает на волосатых запястьях Обиццо или же притягивается к обратной стороне напильника под воздействием магнетических сил, скрытых в самом металле. Гривано опирается на спинку соседнего стула — он не хочет садиться из опасения, что потом не сможет встать. Но все же через несколько секунд опускается на стул.

— Где мы находимся? — спрашивает он.

— К югу от Сан-Джироламо, перед Новым Гетто. Неподалеку от «Цербера», где вы назначили встречу на завтрашнюю ночь. Сюда нас привел ваш друг. Вы это помните?

— Мой друг?

— Да, ваш друг. Тоже доктор. Еврей, который прикидывается христианином.

Гривано кивает.

— Тристан, — говорит он.

— Если он и называл свое имя, то я его не запомнил, — говорит Обиццо.

Он прекращает заточку и большим пальцем проверяет остроту наконечника. Затем откладывает болт в сторону и наклоняется ближе к Гривано.

— Послушайте, дотторе, — говорит он, — что там с этим новым планом? Лично мне он по душе, но кажется каким-то не очень надежным. Слишком уж все просто. Что вы об этом думаете?

Гривано смотрит на него растерянно.

— Какой еще новый план? — спрашивает он.

— Значит, ваш друг еще вам не сказал. Он боится, что сбиры могли узнать о наших приготовлениях. Я о том трабакколо, которое будет ждать нас в лагуне. Он говорит, что сначала я должен, как и планировалось, доставить на трабакколо всю нашу компанию: Серену с семьей, беглую монашку, вас и его самого, то есть вашего еврейского друга-доктора. Мы изобразим все так, будто одни пассажиры поднялись на борт, а другие отправляются на берег. Переоденемся на трабакколо и снова сядем в мою лодку. Высадимся в Местре, а оттуда направимся в Тревизо, потом в Бассано-дель-Граппа, в Трент и далее через горы в Тироль.

Слушая Обиццо, Гривано разглядывает свои израненные и перевязанные руки, лежащие на столешнице. Потом опускает веки и вспоминает лицо Наркиса при их вчерашнем расставании, его полные слез глаза. Представляет себе это лицо уже мертвым, слегка выступающим над серебристой поверхностью воды: темный овал на глади лунного света. Их последний разговор в Константинополе состоялся накануне его ночной встречи с Полидоро на ипподроме, после которой он передал кожу Брагадина послу Республики и благодаря этому, никем не заподозренный, успешно внедрился в христианский мир. В тот день Гривано и Наркис пили густой сладкий кофе в скромном заведении на восточной окраине города. Изложив ему план хасеки-султан, Наркис уточнил, какие роли в этом плане отводятся им обоим. Тринадцать лет жизни Гривано стали следствием этого разговора — тринадцать лет, которые завершились вчера. Когда кофе был выпит, Наркис перевернул чашку Гривано на медное блюдо, а потом убрал ее и начал разглядывать рисунок, оставленный кофейной гущей. Бледной рукой медленно поворачивая блюдо, он говорил с чрезвычайно серьезным и глубокомысленным видом: «Любое мимолетное мгновение нашей жизни, Тарджуман-эфенди, содержит в себе и все другие мгновения. Любое наше действие, даже самое обыденное, содержит множество посланий, по которым мы можем определить волю Судьбы». Гривано смотрел на черно-коричневый круг кофейного осадка — два узких изогнутых просвета посередине, потеки темной жидкости по краям, грязное пятно на ярком металле — и изо всех сил старался не рассмеяться…

— Что вы на это скажете, дотторе? — спрашивает Обиццо.

Гривано открывает глаза, но не смотрит на собеседника.

— Хороший план, — говорит он.

— Вы так думаете? А что, если сбиры ждут в лагуне, чтобы нас перехватить? Что, если их соглядатаи на Терраферме опознают нас на большой дороге и пошлют весточку Совету десяти? Что тогда?