Зеркало

Мешок сахара, завоеванный Володей, Владимиром Григорьевичем Незлобиным, как правильно сказать, не просто по блату, а по блатной очереди, гордо стоял, привалившись в углу. Старая и мудрая Барбариска лежала рядом и вроде как охраняла хозяйское добро. Володя был настоящим добытчиком, хотя добывать особо было нечего, едой в магазинах почти не пахло, ею торговали редко, и шла уже ставшая обычной теневая охота за продуктами. Все вроде что-то как-то ели, но что именно, уточнять стеснялись. Куда-то пропала гречка, вдруг в одночасье переставшая быть исконно русской кашей, словно резко изменился климат и ей уже не рослось среди арктических льдин средней полосы. Где затерялась, почему – неизвестно. Испарились и сыр с колбасой, видимо, мясомолочные породы самого крупного рогатого и не очень рогатого скота, все без исключения, ушли в поисках далеких гречишных полей. Хотя нет, остался заныканный стратегический запас тушенки в жирно смазанных солидолом железных банках без опознавательных знаков, изредка «выбрасывающийся» на пустые прилавки. И появился еще один доселе невиданный продукт, ножки Буша, одинаково откалиброванные куриные окорочка, которые продавались замороженными сросшимися шматами. Раньше такого в Рассее не видывали, родные заостренные синие куры сбывались всегда целиком и никто никогда даже и не подумал бы отсечь их тонкие бледные ноги, чтобы торговать ими отдельно от материнского тела. А эти новоявленные жирные гормональные американские ножки, названные в честь президента США, существовали почти как самостоятельный вид фауны, влюбив в себя все население необъятной страны бывших Советов. Грудок, крылышек и позвоночников с шейками у американских кур, видимо, не было или же шли они на подкорм в другие голодающие страны земного шара. Как только ножки в мойке растаивали, они, хлюпая, сползали друг с друга, поблескивая розовыми бедренными суставчиками и лоснясь избыточным бежевым жирком. Потом, подставляя обмайонезенные бока жаркому солнцу духовки, неистово пеклись положенное время под голодными взглядами домашних. Но это было не так чтобы очень часто. В основном шел не процесс поглощения, а процесс добывания еды. Народ простаивал в долгих очередях – то за двумя двухсотграммовыми пачками сливочного масла (в одни руки больше двух не давать!), то за трупно пованивающим суповым набором, годящимся разве что для совсем уж непривередливой собаки, то за замороженными кирпичами из морских жителей неопределенного названия и резкого запаха. 90-е, они были такие… Хорошо еще, что Владимир Григорьевич работал врачом, и не просто обычным участковым, а вполне успешным урологом, заведующим отделением в ведомственной больнице. Начальники ведомства, все как один мужчины в годах, нуждались в урологе, как новорожденный в мамке. Быть при власти и без потенции считалось неприличным, тем более что повсеместно открывались сауны с услугами профессиональных девочек и деловые встречи в махровых полотенцах проходили часто именно там. И если мужская состоятельность оказывалась под вопросом, всё, думали ведомственные шалуны, пора сдаваться Григорьичу. Григорьич подходил к каждому ослабшему вдумчиво, не абы как, не просто рецептиком отписаться, и помимо незаменимых, но вполне обычных лекарств, манипуляций и процедур, добавлял к основному лечению особые настои и отвары. Он их выуживал из старинных умных книг, доставшихся по наследству от деда, Аркадия Андреевича, удивительного врача и величайшего, как о нем говорили, ученого. Потом дополнял современными ингредиентами, что-то заменял, а какие-то компоненты и вовсе убирал из-за невозможности их раздобыть в тяжелое смутное безвременье. Вместе с лечением разрабатывал и спецдиету для жеребцов – утро просил начинать с десяти миндальных орешков – это ж еще и вкусно, правда? – а польза от них при ежедневном употреблении вполне ощутимая. Да и грецкий орех можно, если миндаля не достать, раздробить его хорошенько, залить молоком и пить себе понемногу в течение дня. Но орехи орехами, мужик же не белка, надо было и другие рецепты подключать, сугубо мужские. Коньяк, например, пить не просто, а настоенный на перегородках грецкого ореха. Не успеваешь рюмашку опрокинуть – уже стояк! Еще волшебное маточное молочко любил рекомендовать – вроде производит матка, а встает у мужиков. Ни хрена себе, и правда, удивлялись ведомственные. Про лук-чеснок Григорьич, конечно, знал, но советовал редко, в особо тяжких случаях – куда ж на бабу лезть таким благоуханным! Еще для поддержания боевого настроя рассказывал про турецких султанов, что ели натощак более мощное средство – финики, которые особенно влияют на продолжительность любви, витиевато и красиво объяснял гниломудым Григорьич. Орешки-то для начала, чтоб восстановить силу, а потом уже финики для закрепления победы и ощущения себя верховным и самым ёбким султаном всех времен и народов. Ведомственные мужи высоко ценили советы мудрейшего, аккуратно им следовали и через какое-то время получали-таки слегка подзабытое удовольствие. А вместе с их мужской состоятельностью росла и деловая. Григорьича холили и обхаживали, не давая уйти в чужие руки. Поэтому мешок сахара, или вполне еще свежий говяжий край, или достойное сливочное масло вместо маргарина «Rama», даже фрукты совершенно привычно оказывались на незлобинской кухне, где холодильник по продуктам никогда не скучал, а аромат из кипящих кастрюль шел вполне торжественный. Незлобин практически лечил за еду, которая в магазинах не водилась, даже если водились деньги. Да еще семью его основательно поддерживал продовольственный ведомственный заказ, который Григорьич получал полусекретно и делал из этого большую тайну с ежемесячными всплесками страданий – как это, ему дают, а главному врачу нет, и шел в высокие инстанции просить за руководство больницы. А ведомственные начальники шаловливо улыбались: «Григорьич, браток, есть заменимые, а есть незаменимые. Главным всякий может быть, а необходимым не всякий», – и угощали его не ширпотребным спиртом «Ройяль», а самым что ни на есть проверенным коньяком «Хеннесси» или «Джони Уокером» на худой конец. Да что там говорить, блоки сигарет «Мальборо», односолодовый виски, бельгийский шоколад, французские «Пуазоны», «Шанели № 5» и другие роскошества были знаками благодарности за победно вставшие члены руководства. Григорьич не пил, не курил и все материальные блага отдавал в семью, жене Ленке и двоюродной сестре Майке. Майка после того давнего случая с мужем хотела было наконец съехать в отдельную квартиру, но решила все проще – Егора выгнала взашей, а Ленку поблагодарила, что раскрыла ей глаза на похотливого и стерильного художника-авангардиста.