Зеркало

– Не будем, говоришь? Статус у тебя не тот? Тебе перед мужем неловко и кольца тебе помешали? А ты не заметила, что кольца надеваются именно на те пальцы, из которых потом всю жизнь берется кровь? Так что это постоянные риски и супружеские кровопускания. Хотя интересная такая случайность, правда? – Егор вскинул бровь и сощурил глаза, смерив Ленку пристальным учительским взглядом. – Ну как знаешь, собственно, не будем так не будем, как знаешь.

– Не обижайся, Егорушка, ты же понимаешь, о чем я! Вдруг кто-нибудь застукает? Разве ты готов вот так кардинально изменить свою жизнь? К чему проблемы? Можно совершенно спокойно ездить в мастерскую, и недалеко, и не так рискованно! Уж нервы точно сохраним! – Лена гладила разомлевшую Барбариску, которая прикрыла глаза и удобно устроились у нее на руках. Ленка была в стае не главной, Барбариска это знала, подходила к ней редко и так же редко получала от нее знаки внимания. А тут, надо же, Лена устроилась с ней на полу, взяла на руки и ожесточенно зачесала-загладила, как никогда.

Егор стоял, прислонившись к косяку, и смотрел на свою любовницу. Или она была его возлюбленной? Разница в определениях, конечно, существовала – одно для тела, другое для души, и Егор вдруг впервые об этом задумался. Майку он любил давно и исправно, как борщ со сметаной, который никогда не надоест, сколько ни наворачивай, а Ленку как… ну, скажем, как безе, которое часто же не станешь есть, да и вкусовые ощущения совсем другие. Да и что сравнивать основательное блюдо с легким десертом! Ленка что-то тараторила, обнимая собаку, а Егор стоял, молча наблюдая и позволяя себе сегодня никуда не спешить. Своих баб он любил. Одна, молодая и громкая Ленка, дополняла плавную и немногословную Майку, ставшую за эти годы совсем уже родственницей. Это разнообразие вдохновляло изысканно потрепанного жизнью художника. С недавних пор он пристрастился к авангарду, к пущей курьезности, решив, что чем необычнее писать, тем лучше. Хотя что было необычного в разноцветных и совсем неимпрессионистских точках? Курьезность эта плавно перешла в жизнь, и жить он стал тоже странновато, весь оброс какими-то нелепыми привычками, ритуалами и присказками. Писал, скажем, только после сна. Но какой это был сон! Он прочитал где-то, что быстрый, можно сказать, минутный сон освежает, укрепляет и, главное, дает потрясающие видения, что в момент перехода от дремы, которая является первой фазой сна, к глубокой второй фазе творческий потенциал человека раскрывается, и он способен предложить совершенно неожиданные решения проблем, которые раньше казались неразрешимыми, или начать видеть образы, о которых никогда и не мечталось. Проблем у него особых не было, но образов хотелось.