Зеркало для героя

Она пришла к «Тройкосу» разбитая. Скрещенные английский и французский флажки и нарисованная на окне ресторана пивная кружка с косой шапкой пены вызвала в ней злобу ко всем туркам. Вывесили! Покорились сильным? Нина вошла в гостиницу и громыхнула дверью. Из окошка портье выглянула курчавая голова хозяйского брата, припадочного полуидиота. Нина взяла ключ, ответила на «Бонжур» — «Чтоб ты провалился» и стала подниматься по лестнице. Со второго этажа неслась веселая быстрая музыка, пахло бараньим жиром. Там рядом с рестораном размещался танцевальный класс. Крысы жрали и танцевали?

Ее номер был на третьем этаже, где обитали постоянные жильцы. Она села на тахту, вытянула ноги. Потом разулась, посмотрела на каблуки туфель, определяя, долго ли они прослужат, и отбросила туфли. Заметив на чулке дырку, Нина открыла шкаф, взяла новые.

На что же она надеялась? На железные каблуки, вечные чулки? Она вдруг выдвинула ящик, где лежали ее бумаги. Бумаг не было! Несколько фотографических карточек лежали в беспорядке. Вот свадебная карточка, на которой Нина похожа на ангела, а Григоров в парадном мундире дерзко таращится в мир; вот Макарий в кожаной куртке возле аэроплана… Никто за нее не заступится, они мертвы.

Нина задвинула ящик, выдвинула другой. Ничего!

В чемоданах тоже ничего. Снова перерыла белье, карточки, платья, ничего. Снова кинулась к ящикам.

Она опустилась на колени, собрала их и, плача, целовала каждую, будто эти люди сейчас умерли во второй раз.

Выплакавшись, Нина механически умылась, постирала чулки, подумала, что бы еще сделать.

«Кому нужны твои бумаги? — спросила она себя. — Туркам? Нет, туркам не надо. Это кто-то из наших».

Надо было пойти к соседям, поговорить. А если взяли они? Тогда она будет умолять их вернуть или вцепится им в горло.

Ванечкиных в номере не было. Ушли, проклятые!

Нина пнула дверь и вернулась к себе. Сейчас она пойдет в посольство, запишется на отправку в Крым, а там — что Бог даст: попросится сестрой милосердия в армию, по крайней мере умрет на родной земле.

Возле посольства царило оживление. У стены, заклеенной объявлениями о розыске близких, коренастый бодрый полковник размахивал правой рукой и зычным голосом что-то объявлял беженцам. Нина сунулась поближе, щурясь от полдневного солнца.

Над кустом вилась стайка желтых бабочек, пахло сладковатыми цветами.

— Польша, поляки, — услышала она. — Что — Польша? Какие поляки?

И вдруг как ударило по сердцу: Польша напала на Россию.

Бодрый полковник радостно говорил, что за поляками — Франция, что начинается новая страница борьбы с большевизмом, а Нина с удивлением думала: зачем поляки? Почему-то вспомнились Лжедимитрий, Смутное время.

И лишь после рассудочного усилия она поняла, что действительно теперь появилась у нее надежда не только умередь на родной земле, но ещё, может быть, вернуться и пожить. Да хоть дьявол пусть нападает на красных!

Нина продвинулась вперед, кто-то позвал ее, но она отмахнулась и крикнула полковнику:

— Где записаться в Крым?

Он покосился на нее, однако не ответил и продолжал расписывать открывающиеся возможности.

— После фактического предательства англичан мы вправе вслед за главнокомандующим генералом Врангелем повторить: «Хоть с чертом, но за Россию и против большевиков!» — Полковник вновь взмахнул рукой и на сей раз осмысленно поглядел на Нину, сказав ей взглядом: «Мадам, мне нечего вам дать, я всего лишь солдат».

Нина отошла от этого глухаря, ее снова окликнули. Сосед по «Тройкосу» Ванечкин, тучный господин с окладистой черной бородой, похожий на грека или армянина, протягивал к ней руки и говорил:

— Нина Петровна, голубушка! Ну как? Удалось вызволить ваш пароход?

— Еду в Крым, — решительно произнесла она.

— Ага! — понял Ванечкин. — Ну, может, оно и к лучшему, ведь вы не разбойница.

Его круглые глаза простодушно смотрели на нее. Наверное, он ее утешал.

— У меня пропали мои бумаги! — с вызовом сказала Нина. — Я возвращаюсь в Крым.

— Пошли прогуляемся, — предложил он, беря ее под локоть. — Уделите мне полчаса, не убежит ваш Крым.

— Кто-то спер все мои бумаги! — повторила она, отводя руку. — Кроме русских, они никому не нужны.

— Ладно, ладно, — он снова взял под локоть. — Идемте. Эти бумаги, поляки, французы, — все имеет конец.

Они вышли в аллею, усыпанную толченым красным кирпичом. Здесь никого не было. Пестрая рябь солнечных лучей протягивалась сквозь листья тонкими стройными полосами.

— Знаете, что я вспомнил, Нина Петровна? — спросил Ванечкин. — Не верьте чувствам. В нашем деле чувства вредят…

— Оставьте мои чувства, — ответила она. — Я уже все потеряла… Скажите, кому нужны мои бумаги? Может, вам?

— Но в них ваша фамилия, — спокойно возразил Ванечкин. — Наверное, сунули куда-нибудь, не можете вспомнить… Кому нужны бумаги с вашей фамилией?

И вправду — о фамилии она не думала.

Нина улыбнулась, на душе стало легче. Может, еще найдутся?

— Французы — торгаши, — продолжал Ванечкин. — В двенадцатом году против «Продугля» возбудили следствие… Вы помните?

Она не помнила, но кивнула.