Зеркало для героя

Нина сжимала на груди разорванное платье. Рядом с ней стояли Артамонов, Судаков и Пауль, Убитый, раскрыв рот, с изумлением смотрел в потолок.

Что это было? Пришла погибель Врангелевской демократии? Или просто случай? Просто разгоряченные газетами члены нового «Общества потребителей» захотели обратить на себя внимание? На то, что они не могут ждать? По-прежнему придерживая разорванное платье, Нина наклонилась и отодвинула растерзанный тюк бязи подальше от окровавленной головы мертвеца.

— Я восхищаюсь тобой, — сказал ей Артамонов, — твоим самообладанием.

Пауль накрыл убитого газетой,

* * *

Но все-таки кто-то был виноват. От Пинуса-Сосновского долетела весточка: он арестован в Скадовоке, обвинен в шпионаже и ждет военно-полевого суда. Пинуса надо было спасти. Он мог мешать тупым интендантам, которые могли додуматься так убрать конкурента. А если и Нину обвинят? Ведь нетрудно доказать, что она виновата. В том, что у правительства нет твердой валюты, нет товаров для крестьян, нет настоящих работников. В том, что хлеб идет в обход дырявых мешков интендантства к богатым константинопольским и марсельским едокам.

Пинуса могли арестовать только за эту вину. И Нина испугалась. Военным ничего не стоило запретить торговлю с Константинополем, арестовать всех торговцев, выбросить для обывателей на рынок дешевый хлеб.

Угроза в который раз исходила от своих, от необходимой Нине могущественной силы.

— Мадам, чего вы боитесь? — спросил ее Симон, когда она прибежала к нему за защитой. — Кто посмеет запретить? Я сейчас скажу Налбандову, твоего человека немедленно освободят.

И он сказал. Но Пинуса уже никто не смог освободить. Даже главнокомандующий с Кривошеиным. Пинуса повесили как большевистского шпиона. Рассказывая об этом, Симон недоуменно пожимал плечами и переставлял с места на место бронзовую фигурку конного казака, стоявшую возле настольного письменного прибора. Француз не на шутку был раздосадован, он воскликнул в сердцах:

— Кто думал, что ваши герои такие идиоты?!

Возвратить Пинуса он уже не мог, несмотря на свое могущество. Он раздраженно говорил об извинениях Налбандова и дуроломах-военных, а Нина чувствовала, что он видит во воем этом дурное предзнаменование.

— У меня в Скадовске больше никого, — пожаловалась она.. — Я поеду туда.

Она хотела услышать поддержку этого намерения, которого на самом деле у нее еще не было, и только после гарантии она, может быть, и направится в Таврию. А может, и не направится.

— Ты не боишься контрразведки? — усмехнулся Симон. — Россия — страна маленьких сатрапов. — Он щелкнул пальцами, обрадовался найденной мысли: Возвышенные умы и маленькие сатрапы!

Кого он считал возвышенным? Те, кто казнил бедного Пинуса, действовали безусловно из возвышенных соображений.

— Спроси у своих калек, как это делается, — продолжал Симон, намекая на убийство в Нинином магазине.

Нина почувствовала, что она… русская, а он француз. Ее калеки ни за что не высказали бы ей такого упрека, они пожалели бы ее. Она вспомнила яростные страдающие глаза Артамонова и сравнила с ним Симона. «Симоша, ты тоже боишься», — мелькнуло у нее.

— Думаешь, запретят торговлю с Константинополем? — спросила Нина.

— Ни за что! — уверенно произнес Симон.

— Но нам самим нужен хлеб, — сказала она. — Возьмут и запретят.

— Пусть запрещают, — ответил он. — Тогда ваши мужики попрячут хлеб, начнут гнать самогонку. Ничего не добьетесь. И Францию оскорбите.

— Да, да! — сказала Нина. — Францию! А кто о нас позаботится?

— Ну не продавай хлеб в Константинополь, — заметил Симон. — Как и русские деньги… Что? Ну то-то, Ниночка. Тебя и виселица не остановит. — Он засмеялся, вышел из-за стола и сел рядом с Ниной в кресло, взяв ее за руку. — У нас одни интересы, богиня. Не забывай этого.

Симон стал поглаживать ее руку и пожимать пальцы, обнаруживая слишком явные интересы, и Нина засмеялась, отняла руку. Но отчуждение растаяло.

— Пообедаем? — предложил он и снова забрал руку.

— Тебе еще не надоело? — удивилась она.

— Ты мне всегда нравилась, — сказал Симон. — Почему бы нам не пообедать вместе?

— Только без десерта, — улыбнулась Нина.

— Ты не здорова? — тоже улыбаясь, спросил Симон.

— Отложим до следующего раза, — сказала она, хлопая его по руке.

— Конечно, ты немножко врешь, — заметил он. — Лучше скажи, что у тебя голова занята другими делами, я скорее поверю.

— Как ты можешь! — вымолвила она, играя взглядом.

Слава Богу, он не настаивал, а то бы ей пришлось трудно. Как женщина Нина вполне понимала, что она должна подчиниться, но сегодня ей было стыдно перед ее калеками. Казалось, Артамонов как то узнает, будет презирать.

— Ладно, пообедаем без десерта, — сказал Симон. — Сейчас ты похожа на француженку. Обольстительна и холодна. Когда ты русская, ты гораздо милее.

— Ты забыл, как предлагал мне отурчаниться? — напомнила Нина.

— Каюсь, — сказал он. — А вы любите покаяния. Читаю то здесь, то там: «Надо провести День покояния»! Зачем?