Зеркало для героя

Но ничего не происходило. Два однополярных существа не испытывали страха и ненависти друг к другу. У меня все похолодело внутри. Не веря своим глазам, я смотрел, как гепард осторожно поставил больную лапу на скамейку и медленно, словно опасаясь взбучки, приблизился к Нике.

– Да он совсем как котенок! – пискнула от умиления Ника.

Все, подумал я. Все кончено. Ничего не осталось. Ничего…

– Погладь его, – едва смог произнести я.

Ника с некоторой опаской протянула руку, и гепард, почуяв ее желание, ласково боднул ладонь головой.

Раскачивая шлюпку, я быстро подошел к зверю, присел с ним рядом и, схватив его за лапы, встряхнул. Гепард воспринял это как проявление ласки и лизнул меня в руку.

– Ты что?! – бормотал я, испытывая несправедливую ненависть к животному за его индифферентность. – Ты заболел? Ты почему так себя ведешь, дрянь?! Ты почему ластишься?! Почему подпускаешь Нику к себе, безмозглая тварь?!

– Отпусти, ему больно! – крикнула Ника, отталкивая меня.

Я потерял равновесие и сел на дно шлюпки. Ей нельзя волноваться, вспомнил я слова Анны, нельзя носить тяжести, делать резкие движения, ее надо оберегать, как былиночку…

Не уберег.

Глава 48

Я греб на восток. Правая рука потеряла чувствительность, но я мог держаться ею за весло и, упираясь ногами, откидывать плечи назад. Получалось почти хорошо. Когда я уставал, за весла садилась Ника. Но ее надолго не хватало.

У меня были странные пассажиры, если даже учесть, что странным было само наше плавание по Тихому океану в весельной шлюпке. Отношение к Нике вдруг очистилось от налета мистики и фанатичного стремления выполнить последнюю просьбу Анны и стало прозрачным, как воздух. Я уже видел в ней то, что видел – худую девушку лет двадцати трех, с которой мы по воле случая оказались в одной посудине посреди безбрежных вод. Ничто меня с ней уже не связывало, кроме ушедших в прошлое испытаний, похожих на тяжелый сон, и я относился к ней, как осенний иней к траве. Она это чувствовала, по-своему переживала мое растущее к ней безразличие и раздражение.

Гепард, с которым приходилось делить запас воды, в сущности, проявлял все повадки пса, которому было хорошо везде, где был хозяин. Он лишь страдал от полуденной жары, и Ника соорудила для животного навес из одеяла. Мы могли уместиться под ним все втроем, но я, сохраняя самим придуманную дистанцию, предпочитал отдыхать на дне шлюпки, под скамейками, плеснув туда немного воды.

Я не знал, как далеко мы находимся от берега и на сколько нам хватит воды и желания жить. Катер, пока мы находились на нем, вряд ли прошел больше трехсот километров, а значит, принципиального значения пройденное им расстояние не имело: какая разница, восемьсот километров или тысяча отделяли нас от берега.

Дни сменяли ночи, ночи – дни, и я стал терять ощущение времени. Жизнь превратилась в беспрерывное падение в бездну, где временной отсчет уже не значил ничего, потому как бездна была бесконечной. Ника все меньше разговаривала со мной, все больше лежала в обнимку с гепардом под навесом, изредка открывая кран бочонка с питьевой водой и подставляя под него ладонь, чтобы кошке было удобнее лакать. Доброта девушки была абсолютной, лишенной поправок на здравый разум, и не было смысла напоминать ей, что бочонок не бесконечный, и та часть воды, которую выпил гепард, могла бы на несколько дней продлить жизнь нам с Никой. Если Ника и задумывалась о смерти, то как о единой для всех троих судьбе, не выделяя в какую-то особую категорию себя, меня или гепарда.

Не знаю, догадывалась ли она о том, какие изменения произошли в ее организме, что она утратила то качество, которое ставило ее в моих глазах выше любого из живущих на Земле. Похоже, что да, потому что ее нежелание жить вряд ли можно было объяснить нашим отчаянным положением – отчаянным, но не столь безнадежным, чтобы приговорить себя к душевному самоубийству. Я часто видел на ее глазах слезы. Она по мере возможности скрывала их, прижимаясь лицом к нежному белому брюшку гепарда, словно Маугли к соскам волчицы, и не проявляла интереса к рыбалке, которой я занимался, отдыхая от работы веслами.

В аварийном наборе, помимо удочки, я нашел компас, складывающийся нож и несколько ампул с чернилами, отпугивающими акул. Весь дневной улов я делил на три части: одну часть использовал в качестве наживки, вторую потрошил и сушил на ветру и солнце, готовя запас на «черный» день, а третью часть делил поровну на всю команду.

Ника поначалу отказывалась от еды, и ее порцию проглатывал гепард. На третий день, когда она ослабла настолько, что не смогла подменить меня на веслах, я накормил ее силой. Девушка плакала, плевалась, лупила меня своими невесомыми кулачками, но мне, несмотря на страшную боль в руке, было легко с ней справиться.

– Я тебя ненавижу! – кричала она. – Не трогай меня! Я не хочу есть твою гадкую рыбу! Я хочу умереть!