Зеркало для героя

Толпа «мамочек», стоящих на борту, вдруг взорвалась истошным воплем, и женщины посыпались в воду, как гравий с ковша экскаватора. Корпус баржи вдруг стал стремительно уходить в воду, разгоняя вокруг себя волны; корма, приподнявшись над водой, сверкнула медными лопастями винта; испытывая гигантские нагрузки, с оглушительным стоном начал рваться металл; и вся чудовищная махина величиной с трехэтажный дом стремительно пошла в воду. Океан громко чавкнул, заглотив судно, отрыгнул пенящимися пузырями и закрутил на месте гибели баржи воронку. Полузатопленную шлюпку, меня с Никой и десятки уцелевших «мамочек» подхватило течение и понесло на бешеной скорости по краю воронки, методично вырывая из кольца жертву и поглощая ее в бездонной пасти воронки. Вопли женщин превратились в слабые стоны. Нас с Никой накрыло волной с головой, и я почувствовал, как она крепко обхватила меня за шею свободной рукой и прижалась губами к моим губам…

Я думал, что это конец. Водоворот прекратился в тот момент, когда я был готов разжать зубы и вдохнуть воду. Лодка, словно большой поплавок, удержалась на краю воронки и удержала нас.

Когда мы вынырнули и со стоном стали вдыхать воздух, угас последний солнечный луч. Над нами кружила стая чаек. Волны играли с трупами утопленниц. Ника, качаясь вместе с лодкой, терла ладонью лицо, и ее посиневшие губы беззвучно шевелились. Я не сразу понял, что она пытается что-то сказать мне.

– Что ты говоришь? Я не понимаю!

– Не могу… – бормотала Ника и, приблизив ладонь к лицу, посмотрела на нее пустыми глазами. – Он пытался лизнуть каждую «мамочку», он будто просил нас оставаться людьми, он… он кричал, но его никто не слышал…

– О чем ты? – произнес я. – Разверни ладонь, я перегрызу веревку.

– Он привык ко мне и потому не испугался «мамочек», – сказала Ника, поднимая на меня воспаленные от морской соли глаза. – Ты понимаешь, что он просто привык ко мне?..

«Говори, говори! – мысленно кричал я, закрывая глаза и прижимаясь лбом к скользкому и холодному днищу лодки; слезы выкатывали к глазам, но не проливались, как гроза над Сахарой – гремит, сверкает, а дождя нет. – Говори еще, убеждай, доказывай!.. Но что мне делать, если надежды нет и слова твои льются по сердцу ледяной водой. Анна, милая, родная, единственная, прости меня! К черту здравый разум! В нем нет ничего, кроме ожидания смерти. Сколько бы мне пришлось ждать? Двадцать восемь лет? Всего двадцать восемь! Мне было бы уже под шестьдесят, а тебе столько же, сколько есть сейчас, и ты, молодая и красивая, стала бы ожившей памятью…

Прости меня, Анна! Я ждал бы тебя, если бы не умерла надежда. Если бы она не умерла…»

Послесловие

Влад, арендовав поисковое судно с палубным вертолетом, двое суток подряд искал спасательную шлюпку с патрульного катера. Вертолет завис над нами с Никой в тот момент, когда я раздавил последнюю ампулу с отпугивающими акул чернилами.

Этот симбиоз подлеца и благородного парня уже не вызывал во мне ни удивления, ни ненависти, ни благодарности. Вытащил нас с Никой из воды – значит, был у него на это свой интерес, а бог разберется, какой именно.

Нас с Никой поместили в центральную клинику в Кито, но девушка на второй день сбежала оттуда, даже не простившись со мной.

По поводу событий, которые произошли на Комайо, местная пресса писала очень скупо и немногословно, а в какой-то малоизвестной бульварной газетенке проскочило сообщение, что перуанское торговое судно подобрало в океане нескольких лысых женщин с крохотными золотыми серьгами в ушах, и все женщины были беременны. В связи с этим газета отпустила неприличную шуточку относительно способа зачатия в океане. Я прочитал эту заметку несколько раз, но так и не понял, как относиться к написанному. Может быть, это правда? Маттос, затопив баржу, не учел особой живучести «мамочек», когда в борьбу за их жизнь вступает сам господь бог. Или, применительно к нашему случаю, сам сатана. Чего теперь ждать, если это сообщение не было обыкновенной газетной «уткой»? Возвращения на Землю Августино?

Что касается комиссара, то, по слухам, за успешно проведенную операцию на Комайо он отхватил какую-то умопомрачительную государственную премию и был назначен заместителем министра внутренних дел Эквадора.

Что касается меня, то в первых числах апреля я вернулся в Москву, а оттуда – к себе домой, в Крым.

Месяц спустя Влад стал бомбить меня письмами. Оказывается, Анна завещала остров нам обоим в равных долях, и мой бывший друг предлагал мне цивилизованный развод. В июне он неожиданно нагрянул ко мне, затащил в мои апартаменты ящик шампанского и несколько десятков карт острова с различными вариантами его дележа, предоставляя мне право самому выбрать подходящий. Я выбрал ту половину, в которую входила территория разгромленной базы и место гибели Анны.

В последующие двое суток мы с Владом молча пили шампанское и смотрели в потолок. Я чувствовал, что Влад хочет нормализовать наши с ним отношения, но не знает, с чего начать. И я тоже не знал. Мы пили шампанское, и каждый думал о своем.