Зеркало для героя

     - У самого-то есть отец-мать?  -  не поверил Миколаич.  - Куда ж денешь престарелых родителей?  Один кулаком их норовит,  другой -  на помойку. - Он взял со своей газеты пирожок и дал Михаилу.  -  На,  сиротская душа, отведай домашнего.

     Он и осуждал, и жалел Устинова.

     - Отца-мать забывать негоже, - строго произнес бригадир.

     - А папане-то врубил! - засмеялся машинист Люткин.

     - Ничего, он меня понял.

     Устинов решил подзадорить бригадира,  вспомнил,  что  в  доисторические времена, как доказывают некоторые ученые, сыновья просто убивали одряхлевших отцов по  причине бедности,  будучи не  в  силах прокормить лишний рот.  Как убивали?  Зимой привязывали к  саням и  увозили в  глубокий овраг.  Или  еще проще:  везли  куда-нибудь  за  огороды  и  добивали.  Откуда  известно?  Из преданий,  легенд,  древних обрядов. Из пословиц: "Отца на лубе спустил, сам того же  жди",  "Есть старый -  убил бы  его,  нет старого -  купил бы его". Правда, в этих пословицах уже слышится осуждение варварских обычаев.

     - Не знаю, что навыдумывали твои ученые, - проворчал Миколаич. - Может, то немцы творили, а наши такого не могли. Нет, брешешь ты все...

     - Говорю, как было, - ответил Устинов.

     - Мало ли что было!  Тебя послушай, все от брюха зависит. А совесть как же?

     - Да он про старину толкует,  -  вмешался Бухарев.  - Чего ты в бутылку лезешь?

     - Значит, стариков выкинем, а жить только с жинкой и дитями!

     - Скоро и такая семья начнет изменяться,  - сказал Устинов. - Это не от одного нашего желания зависит.  Вот  вырастут города -  увидите,  как пойдут разводы.

     Видно,  он  переборщил с  прогнозами.  Теперь  на  него  накинулись все скопом. По общему мнению, разводиться мог только самый последний человек.

     Перерыв кончился, полезли в лаву.

     Снова  грузили лопатами уголь  на  транспортер.  Потом  уголь кончился, транспортер  выключили.   От  сосновой  стойки  пахло  смолой.  Над  головой поблескивали пластины сланца.  Сейчас врубмашину подвинут вплотную к пласту, забьют новую  крепь и  обрушат кровлю в  выработанном пространстве,  которая только и  мечтает о  том,  чтобы всей  своей толщей придавить людей;  но  ее оградят  обрезной крепью  и  не  допустят завала.  Вскоре  Устинов вместе  с товарищами устанавливал эту  крепь.  Стойки были скользкие и  увесистые.  Он киркой  подкапывал  лунку,   отпиливал  лишнее,  десятикилограммовой  балдой загонял стойку между почвой и кровлей.  Поставив новый ряд крепи,  надо было пролезть в окна на ту сторону и выбить старую.  И выскочить обратно, пока не рухнуло. Вряд ли завалит, думал Устинов. Они проделывают это каждый день, ты сам видел,  как это просто.  Он пролез в  окно,  на котором на крючке висела лампа-надзорка.

     Старую  крепь  выбили.  Стойки  лежали  беспорядочной грудой.  В  забое журчала вода. Все замерли, прислушиваясь. Если лава сама не обрушится, то им придется с обушками подналечь на нее.  В кровле зашуршало, отвалился камень. Кажется,   сейчас  начнется.   Шахтеры  принялись  вытаскивать  стойки.   На четвереньках, быстро. Снова зашуршало. Миколаич замер, бросил стойку и велел всем уходить. Сам же вылез, пятясь, но вытащил брошенную было лесину. Кровля по-прежнему стояла,  потрескивала.  Этот  негромкий звук как  будто искушал: рискни, испытай себя! Но люди не двигались, ждали.

     - А можно еще пару стоечек выхватить, - с сожалением произнес Миколаич.

     - Попробуем, - сказал Устинов и нырнул туда.

     Сразу  же  сверху посыпалось,  как  будто могучая рука  швырнула горсть камней. Он вывалился обратно, растерянно улыбаясь.

     - Как оно? - спросил бригадир Бухарев. - Чем пахнет?

     И  в  этот миг  дохнуло изо  всех окон сырой землей.  За  крепью что-то трещало,   ворочалось,   содрогалось.   Это  что-то  было  огромное,  живое, равнодушное к людям.

     - Во,  зараза!  Села-таки!  -  сказал Миколаич.  - А я боялся: придется самим сажать.