Зеркало для невидимки

Футболку первоначально предъявили на опознание артистам труппы. И никто (никто!) из опрошенных не признал в ней вещь, принадлежащую конкретному лицу. «Вроде видел», «Кажется, видел», «Не помню точно» — все ответы оказались одинаковыми. Сам Разгуляев отпираться не стал: да, это моя вещь. На вопрос — откуда на футболке кровь, только плечами передернул: что же вы меня спрашиваете? Не на ваших ли глазах, уважаемый Никита Михайлович, меня в клетке порвали? Не на ваших ли глазах мне была первая помощь оказана и я в травмпункт уехал? Он небрежно засучил рукав черного трико (это был, как отметил Никита, другой, не вчерашний сценический костюм, располосованный леопардом), продемонстрировал тугую повязку. С внутренней стороны предплечья на белой марле проступило бурое пятно.

«Сделал неловкий жест, шов разошелся, — объяснил Разгуляев. — Испачкал футболку как раз перед выступлением, решил сменить».

— Никита, а почему ты не спросил: как же он объясняет, что вещь сначала была у него в гардеробной, а затем, причем сразу после того, как стало известно об убийстве, оказалась на помойке? Он ее сам выбросил? Почему? — Мещерский с любопытством заглядывал в справку, которая поглощала все колосовское внимание.

— А ты, Сергей, считаешь, что именно это сейчас нужно спрашивать? Катя, будь добра… — Колосов, казалось, нашел нужное в справке. — Я понимаю, в каком ты сейчас состоянии… Жаль девчонку. И мне тоже жаль. Красивая была, хотя, по-моему, не слишком добрая… Катя, но мне срочно нужна твоя помощь. Ты ведь на машинке и на компьютере как бог печатаешь, а я одним пальцем с грехом пополам.

Господи, опять он с этой машинкой! Катя взяла документ в руки.

— Что мне нужно сделать? — спросила она.

— Этот вот лист прямо сейчас перепечатай для меня с некоторыми изменениями. Какими — я тебе сейчас продиктую.

Катя пробежала глазами текст. Это было заключение экспертизы по поводу стартового пистолета, переделанного под боевой, из которого и был убит Севастьянов. Комплексные исследования: баллистика, горюче-смазочные вещества и дактилоскопия.

— Изменим вот этот абзац в середине. Вместо формулировки «с некоторой долей вероятности можно утверждать, что обнаруженный отпечаток принадлежит гражданину Геворкяну Б. Л.» ты сейчас напечатаешь… — Колосов посмотрел на Катю:

— «Выводами экспертизы достоверно установлено, что данный отпечаток принадлежит гражданину Геворкяну Б. Л.».

— Ты никогда прежде не был замечен в должностных подлогах. — У Кати, однако, не было сил спорить с ним, убеждая, что так не делают и так не поступают честные люди. — Я не понимаю, отчего именно сейчас ты так озабочен этой грубой подделкой?

— Потому что в дежурке сидит ее муж и ждет меня. — Колосов снял с соседнего стола машинку, поставил перед Катей, вставил туда чистый лист. — Потому что здесь и сейчас я буду говорить с ним предметно и по существу. И начну я не со смерти его жены, а с этого пистолета, о котором мы все тут вроде уже подзабыли.

И Катя напечатала текст. Напечатала ЛИПУ. Мещерский сидел в углу на стуле, курил. Он впервые стал свидетелем того, на что приходится идти, когда в деле не клеится ни черта, а только прибывают и прибывают мертвецы.

Геворкян ждал Колосова внизу. В принципе его никто не удерживал в отделе. Начальник отдела убийств просто попросил его проехать в милицию для беседы.

На людях Геворкян кое-как крепился. Жадно курил, кашлял. Кашель походил на подавленные всхлипы.

Но, словно стыдясь, Геворкян торопливо, судорожно затягивался дымом. Сигарета превращалась в последнюю соломинку, за которую можно было схватиться.

И снова кашлял. Гулко и надрывно.

Колосову в глубине души было жаль этого человека. И подозрения, что он вполне может оказаться убийцей, жалость эту не уничтожали. С той самой встречи с Погребижской Никита понял, что Геворкян, как говорится, срубил сук не по себе и расплачивался за это. Илона была чересчур красивой для этого невзрачного чернявого коротышки. И вообще, они представляли странную пару. Что их связывало? Это было для Колосова полнейшей загадкой. Геворкян наверняка бурно, трагически ревновал свою жену.

И у него имелись к тому все основания. Однако он великодушно, если не сказать рабски, прощал ей измены, заботился о ней как мог… И за одно за это Колосову было его жаль. Однако могло случиться так, что в один прекрасный момент терпение даже у самых послушных и преданных лопается, и вот тогда…

Никита припомнил свою — почти стопроцентную — уверенность перед осмотром слоновника в том, что они обнаружат там тело именно жены Геворкяна. Тогда он ошибся. Убитой оказалась маленькая уборщица, у которой в цирке вроде совершенно не было врагов. Но он ошибся лишь во времени, потому что спустя всего несколько дней пришлось осматривать уже труп Илоны. И именно у ее мужа, по мнению Колосова, и был один из самых сильных побудительных мотивов к убийству и ее, и ее любовника Севастьянова — жгучая ревность. Ненависть. , И тем не менее, несмотря ни на что, Геворкяна было жаль, потому что…