Зеркало для никого (СИ)

Как я и ожидала, улыбка отца померкла, стоило ему увидеть, что моя оценка переливается всеми цветами радуги и показывал 8.8, еще немного, и я стану девяткой. Я как и Анастасия Рейнер вдруг оказалась красавицей, умницей и бунтаркой в одном флаконе. Комбинация, позволяющая получить запредельный Рейтинг и впечатляющее количество просмотров. Папа спрятался за газетой и больше не взглянул на меня, только пыхтел и вздыхал натужно. Злится. Зато мама цвела, ее всегда безукоризненные золотые волосы сегодня особенно ярко блестели, глаза казались больше, а одежда была явно лучшей из ее утреннего гардероба.

— Гель, солнышко, салат из свежих фруктов. Клубника поспела у нас в саду. Йогурт я тоже приготовила сама, в нем очень мало жира, и он обогащен кальцием. Здоровая семья, это забота мамы! – она повернулась на свет так, чтобы ее лицо выгодно подсвечивало восходящее солнце, а морщинки, которые не успел убрать косметолог не были видны. Я не смогла сдержать счастливой улыбки, ведь у мамы снова появилась занятость в рекламе. После потери Мист больше заказов не было, и мама скатилась в депрессию, которая с трудом коррелировалась тонной таблеток. И вот после моей удачной прогулки вчера ее популярность снова достигла того уровня, с которым можно сниматься в рекламе для Зрителей.

Я умяла все за обе щеки, так, словно не ела три дня, и, рассыпавшись в благодарностях, села на автобус, который терпеливо дожидался меня у зеленой лужайки. Всю дорогу до школы практически спиной я могла чувствовать на себе пристальные взгляды одноклассников. Популярность была приятна, но еще вызывала беспокойство. Как мне теперь вести себя? Что говорить… Собственные ногти с модным цветочным принтом вдруг показались мне глупыми уродливыми отростками, я подавила в себе желание сцарапать изображение живописных ландышей, которые цвели по кромке каждого ногтя.

Амалия как только увидела меня заключила в теплые объятья, чем вернула мне немного спокойствие. Желание содрать ногти притупилось.

Подруга забросала меня вопросами о моих приключениях в клубе Джаз-поэт и о тусовке со взрослыми ребятами. Про Локи я умолчала. Почему, не знаю. Слишком уж мне казалось личным рассказывать о стихах. Да и странно бы это прозвучало: «мы собрались в тайне от камер, от глаз Зрителей не для того, чтобы напиться или устроить оргию. Мы слушали стихи». Более отстойного занятия по сути и представить было нельзя. В школе на меня тоже смотрели, здоровались и улыбались. Я сдержанно кивала в ответ или улыбалась, даже если понятия не имела, кому именно адресую свое внимание. Сегодня по стенам школы плыли киты, кажется был день их защиты, или что-то в этом стиле. Стены коридоров всегда меняются в зависимости от того, с каким событием связан этот день.

— Как же круто! – воскликнула Амалия, и закосила глазом в бок, сверяя свой Рейтинг, который начал безумным зайцем скакать вверх, как только мы встретились. Я не обижалась на Амалию, в конце концов до недавнего времени скорее я грелась в лучах ее славы: – Крошка, да ты сегодня популярнее Тахиры!

Воскликнула Амалия и приобняла меня за талию. Я буркнула:

— Она кстати снова хочет видеть меня в группе поддержки.

— Она то принимает тебя без конкурса, то выгоняет, то снова зовет присоединиться… -- Амалия фыркнула и закатила глаза, давая мне понять, что думает о таких метаморфозах. Я задумалась на мгновение, подбирая слова так, чтобы с одной стороны показать свою позицию, с другой – не выглядеть стервой.

— Пусть делает, что хочет. Я не мячик для жонглирования.

Амалия пожала мне плечо, давая понять, что одобряет придуманный ответ, вдвоем мы вошли в кабинет, где каждая постаралась удобнее усесться за своей партой, чтобы приготовиться к часу ненавистной истории. Вел ее старичок Альберт, который, кажется, сам был свидетелем времен, о которых говорил. По слухам Альберту стукнуло уже 93, и он давно бы мог уйти на пенсию, но продолжал исправно вести занятия для школьников, потому как свое неразборчивое брюзжание считал призванием. И плевать ему было на Рейтинг, Зрителей и изменения в мире. Если бы он вел какой-нибудь важный предмет, вроде биологии, математики или театра, его бы, конечно, сменили на кого помоложе и более приемлемей внешне, но история – самый отстойный и бесполезный предмет, который уже как двадцать лет абсолютно не в моде. Как обычно, Альберт опаздывал. По закону после 80 искусственное продление жизни запрещено, поэтому он скрипел вверх по лестнице на устаревших заменителях своих коленных суставов. Прошло еще двадцать минут, что даже для Альберта было рекордом. Не одна я удивленно сверялась со старомодными настенными часами круглой формы, когда дверь наконец-то распахнулась. И вошел в нее вовсе не седовласый Альберт.