Зеркало грядущего

С тех пор Ораст не разлучался с Амальриком и был предан ему, словно пес. Когда новоиспеченный герольд прибыл со своим господином в Аквилонию, то уговорил барона представить его Марне. Барон Торский пошел на это с явной неохотой, считая, что лишний свидетель ему ни к чему, однако бывший жрец Митры настаивал, будучи наслышан о ведьме от Тиберия, в доме которого, благодаря поручительству того же Амальрика, нашел временное пристанище, и немедиец рассудил, что, может, это и к лучшему – лишняя пара ушей близ ведьмы будет как нельзя кстати. К тому же, у него возникло смутное чувство, что Ораст может быть им полезен. И потом, видя через прорезь маски загадочную усмешку Марны и ее правильные ноздри, раздувавшиеся, как у дикого зверя, от одного лишь упоминания имени жреца, он укрепился в этом мнении.

Колдунья чуть заметно пожала плечами, зябко пряча руки в широких красных рукавах рубахи.

– Да, приходит к озеру чуть не каждый день. Иногда мы выходим к нему… Этот зверек довольно забавен. И еще – он фанатик, а из таких людей легко вылепить нужную тебе вещь. Придет время, и отверженный жрец поможет лишить жизни того, кто и так уже исчерпал до дна чашу бытия, отпущенную ему небом.

Несколько минут немедиец шагал по лесу молча, обдумывая скрытый в словах женщины намек. Марна жаждала того же, что и он: смерти короля Вилера, ибо гибель монарха означала конец той Аквилонии, что есть теперь, и начало новой эпохи – эпохи огня и меча. Амальрик понимал, что расправиться с грозным самодержцем, окруженным кольцом свирепых Черных Драконов, будет непросто – короля превосходно охраняли, а перед тем, как его венценосные губы касались пищи или жидкости, их отведывали специально приставленные пажи. Кроме того, Вилер сохранил с военных годин привычку постоянно носить кольчугу под платьем, да еще, как болтали в дворцовых покоях злые языки, обладал таинственным амулетом Митры, который защищал потомков Хагена, делая их неуязвимыми для железа, и не снимал его даже на ночь.

Нумедидес как-то раз, в порыве откровенности, показал ему это изделие старинной работы – золотое изображение солнечного диска с человеческим лицом, окаймленным попеременно искривленными и прямыми протуберанцами. Изрядно захмелевший принц тряс перед немедийским посланником сокровенной вещицей, хвалясь при этом, что она дарует ему неуязвимость и могущество. Однако у принца Шамарского ему не приходилось видеть похожего талисмана, – впрочем, Валерий всегда отличался скрытностью и не стал бы лишний раз привлекать внимание, даже имей он его.

Зная все это, барон Торский давно похоронил надежду умертвить короля с помощью клинка или яда. Но магия – другое дело, и посланник уповал на колдунью, веря, что ей под силу, к примеру, поразить Вилера невидимой стрелой, выпущенной за много лиг от Тарантии, или сотворить нечто подобное, недоступное человеческому разумению.

С этой же целью он хотел использовать Ораста, рассчитывая, что мятежный жрец рано или поздно разгадает таинственные письмена колдовской книги… Юноша корпел над этим фолиантом днями и ночами напролет, и барону не в чем было его упрекнуть, но пока что добился не слишком больших успехов, ведь порой уходило несколько лун, чтобы познать смысл одной-единственной фразы.

Вот почему немедийца удивили последние слова Марны, в которых явственно слышалась надежда, что ведьма возлагала на Ораста.

– Я полагал, ты прибегнешь к колдовству, – пробурчал он недовольно.

– Да, и к нему тоже, – отрезала Марна, поняв посланника с полуслова.

Больше им не о чем было говорить.

ОБРАЗ СХВАТКИ

Когда Амальрик выбрался из леса, где было значительно темнее, вечер уже вступил в свои права, на землю спустились густые сиреневые сумерки, и лишь далеко на западе, над темной чертой окоема, горела полоска заката, но багрянец ее уже был изрядно подпорчен глубокой ночной синевой, и если бы не щербатая желтая луна, зависшая над самой головой, так что, казалось, еще чуть-чуть, и она запутается в высоких кронах черных деревьев, – дороги под копытами было бы почти не разглядеть.

Барон Торский вполголоса выругал себя, поминая всех богов тьмы и света, за то, что так сглупил, задержавшись сверх всякой меры в лесной хижине, но поделать уже было нечего, и приходилось смириться с тем, что в столицу придется возвращаться в потемках. Мелькнула, правда, мысль попроситься на ночлег в дом к Тиберию Амилийскому, – воспитанный в традициях старого гостеприимства, тот никогда не отказал бы гостю в крыше над головой и куске хлеба, но Амальрик тут же отогнал минутную слабость. Не хватало еще, чтобы кто-то задумался – а что, собственно, делает немедийский посланник в столь неурочное время вдали от своей дворцовой опочивальни? Это было бы по меньшей мере некстати…