Зеркало и свет

Король может даровать ему топор. Это лучшее, на что можно надеяться, если только… Всегда есть это «если только». Эразм говорит: «Никто не должен отчаиваться, доколе дышит».

Он заканчивает:

«Писано дрожащей рукой и скорбным сердцем Вашего несчастнейшего подданного, смиреннейшего слуги и узника сего числа в субботу в Вашем Лондонском Тауэре».

Посыпает чернила песком. Тут уж приходится лгать. Рука у него почти не дрожит, но сердце и впрямь скорбное, это правда. Он сидит, приложив руку к груди, легонько ее трет.

– Кристоф, неси ужин. Что у меня сегодня?

– Слава богу! Я уж боялся, у вас аппетит пропал. У нас клубника со сливками. И еще итальянские купцы прислали вам сыр вместе с выражением сочувствия.

Купец Антонио Бонвизи слал Томасу Мору еду, приправленную душистыми пряностями. Однако Мор отодвигал все и говорил слуге:

– Джон, можешь раздобыть мне молочный пудинг?

Герцога Урбинского, Федериго да Монтефельтро, как-то спросили, что нужно, чтобы управлять государством. «Essere umano», – ответил тот. Быть человеком. Интересно, отвечает ли Генрих этому требованию.

Ответа на письмо нет. Во всяком случае, прямого. Допросы начинаются рано, на летней заре, и продолжаются в полуденный зной, когда в свете из окна пляшут пылинки. Иногда все проходит чинно и деловито, иногда превращается в обмен оскорблениями. Как и Фицуильям, Зовите-меня не может смотреть ему в лицо. Говорит: «он сделал то», «он сделал се», будто Томаса Эссекса здесь нет. Когда Гардинер удостаивает их своим присутствием, то держится строго, сухо, рассудительно, прячет злорадное предвкушение, которое наверняка испытывает.

Писарю Гвину раз или два удается проскользнуть на допросы. Норфолк не замечает – простой писарь не заслуживает герцогского внимания, пока в чем-нибудь не провинится. Писарь забавляет его – узника – тем, что возводит очи горе или кривит рот, мол, ну и бред же я должен записывать. Наконец Рич взрывается:

– Меня не устраивает этот писарь. Он постоянно глядит на арестанта!

– Вы тоже постоянно на меня глядите, – говорит он. – Меня не устраиваете вы, Ричард Рич. Вы говорите так, будто я был изменником все те годы, что вы меня знали. Где были ваши свидетельства до сего дня? Вывалились через дыру в кармане?

Рич говорит:

– Непросто обвинить человека, стоящего так близко к трону. Я искал руководства. Молился.

– И ваши молитвы были услышаны?

– О да, – холодно отвечает Рич.

Гвин снова безропотно забирает перья и перочинные ножи, однако в дверях оборачивается. Входит другой писарь и долго не может разобраться, как продолжать, пока Норфолк не рявкает: «Начинай как угодно!» Так тянутся часы, размеченные колоколами церкви Святого Петра в Оковах и церквей за стеной. Вопросы такие же абсурдные, как в первый день, а картина его жизни все так же далека от реальности, какой он ее видит. В зеркале чужое лицо, глаза скошены, рот раззявлен. Лорд Монтегю, и Эксетер, и Николас Кэрью испытывали то же отстранение от себя, а до них Норрис и Джордж Болейн. Монтегю сказал: «Всех, кого король создает, он затем уничтожает». С какой стати Кромвелю быть исключением?

Меня создала Флоренция, думает он, Лондон меня уничтожил. Во Флоренции колокол по имени Леоне возвещает рассвет даже слепым. Потом звонит Подеста, затем Палаццо-дель-Пополо. С началом службы третьего часа, когда открываются суды, Леоне и Монтарина зовут адвокатов и тяжущихся к делам.

Когда он был маленьким, сестра Кэт говорила ему, что время рождается из колоколов. Когда бьет час и мелодия дрожит в воздухе, оно самое лучше, а то, что остается потом, – вроде обсосанной сливовой косточки на краю тарелки.

Приходит лорд Одли – лицо пристыженное, движения скованные. Я создал тебя, Одли, думает он. Я поднял тебя выше, чем ты заслуживал, чтобы получить покладистого советника, и ты разбогател.

– Я думал, вы здесь со мной, милорд. Вы всегда выставляли себя поборником Евангелия, но, полагаю, лишь с целью угодить мне. Вы клялись мне в дружбе до конца дней. – Он добавляет: – У меня есть подтверждения в письменном виде.

Фицуильям не появляется. Может, сказал королю, я знаю, Сухарь не предатель, не могу его допрашивать?

– Он занят, – говорит Ризли.

Рич говорит:

– Он назначен хранителем малой печати вместо вас.

Норфолк говорит:

– Надежным государственным мужам есть чем заняться, кроме вашего ареста. В стране куда больше людей, чем один Кромвель.

– Однако никто из них не сделал столько для ее блага, – говорит он. – Я удивляюсь, что ваш сын Суррей не пришел сюда позлорадствовать.

Он думает, впустите сюда этого паука, я его раздавлю.

Отсутствие Гардинера подозрительно: что тот готовит? Приходит Чарльз Брэндон, подтверждает, что Кромвель говорил: будь я королем, я бы проводил больше времени в Уокинге. Вспоминает и другой случай:

– Король подарил Сухарю перстень со своего пальца. И Сухарь сказал: «Оно мне точно по размеру, подгонять не придется».