Зеркало неба и земли

Глашатай, внушительно откашлявшись и призвав к молчанию, зачитал приговор. Принцесса Эссилт на основании неопровержимых свидетельств признавалась ведьмой и приговаривалась к смертной казни; справедливость вынесенного королем решения не подлежит сомнению, однако если найдется такой, кто не верит в вину вышеназванной принцессы, он может сразиться за нее в поединке, исход которого определит ее окончательную судьбу. Эссилт молчала; бароны, в прежние времена наперебой навязывавшиеся ей в мужья, переглядывались и пожимали плечами. Ясно, что смертный не может превращаться в птицу и наоборот без вмешательства злых чар; и не один заслуживающий доверия человек видел, как подобное случилось с принцессой Эссилт. А раз так, не стоит и выступать на поединок: только жизнь свою потеряешь, да принцессе ничем не поможешь. Бранжьена, которую со всех сторон сдавила толпа, со слезами в глазах смотрела на госпожу, с которой ее разлучили, как только Аэльрот был объявлен королем. Сердце кормилицы разрывалось от горя – ведь она ничем не могла помочь принцессе.

– Я хотел бы знать, – раздался чей-то чрезвычайно дерзкий голос, – что получит тот, кто выступит на поединок за принцессу Эссилт.

Толпа зашумела, загалдела, заколыхалась. Казнь, обещавшая и без того быть интересным зрелищем (как-никак не каждый день на твоих глазах жгут живьем принцесс), обещала обогатиться еще одним представлением, не менее кровавым и увлекательным.

– Ничего! – крикнул Аэльрот со своего места, отвечая бахвалу. – Он будет счастлив, если сохранит свою жалкую жизнь!

В толпе громко захохотали.

– А если, – не унимался голос, – он не так дорожит своей жизнью, чтобы ее сохранять?

– Тогда я сам, – сказал Аэльрот, – избавлю его от этого тяжкого бремени.

Рокот одобрения прокатился по площади. Аэльрот откинулся на спинку трона.

– Тогда, – продолжал все тот же голос, – тогда я вызываю тебя.

Рокот, казалось, вот-вот перерастет в рев. Аэльрот поднялся, слегка побледнев: ему показалось, что он узнал этот голос.

– Кто ты? – крикнул он в толпу.

И невидимый голос ответил ему:

– Я тот, кто согласен пасть, но только на поединке. Один на один, и никого не будет между нами, и да поможет нам бог всех богов!

Одовера вцепилась в подлокотники своего кресла, так что ногти ее побелели. Аэльрот оскалился, глаза его светились, как у кошки.

– Тристан из Лионеля! Будь по-твоему!

Эссилт вздрогнула и очнулась. Внизу у костра шумела, волновалась толпа. Эссилт даже не заметила, как она оказалась здесь, как палач привязал ее к столбу.

– Тристан? – несмело спросила она, и этот слабый возглас сверкнул звездой надежды во тьме ее отчаяния.

– Сын мой, – бормотала Одовера, – будь осторожен. Он силен, у него есть дар фей…

– Я презираю все их дары, – сказал Аэльрот, отдирая пряжку у горла, державшую мантию. Он выхватил меч у солдата прежде, чем тот, замешкавшись, успел подать его королю. Бормоча извинения, солдат поспешил скрыться. Толпа раздалась, и в центре образовавшегося круга остался один человек: загорелый, стройный, с безумной улыбкой на ясном лице.

– Друстан-путешественник, – сказал Аэльрот, неприятно улыбаясь, – как тебе к лицу эта одежда!

– Твоя тоже будет тебе к лицу, – отозвался Тристан, – когда ирландская земля накроет тебя.

Он швырнул на землю плащ и выхватил свой меч. Бой начался; Тристан наступал, Аэльрот ускальзывал от него, как змея, и в какой-то миг удачным ударом рассек ему плечо. Толпа, жадно затаившая дыхание, вскрикнула как один человек. Тристан ранил Аэльрота в бок, и тотчас из его собственного бока потекла кровь. Тристан, стиснув зубы, отшатнулся.

– У меня тоже есть дар, – прошептал Аэльрот, – каждый, кто наносит мне рану, сам получает такую же. Будь осторожен, Тристан из Лионеля!

Теперь Аэльрот наступал, а Тристан был вынужден обороняться; но, хотя сила его со временем лишь увеличивалась, Аэльрот наносил все новые и новые удары. Тристан изнемогал, кровь струилась по его лицу, по рукам, по одежде, но он еще держался.