Зеркало Рубенса

– У меня много дел, я пойду, – метнулась Изабелла к двери в кухню.

Рубенс с ван Дейком принялись обсуждать, какой цвет необходимо добавить в фон портрета.

Ворстерман заскучал: о его гравюрах больше не говорили.

* * *

«Чужой, все равно я здесь чужой, никогда не стану своим. Мне с ними скучно!»

Лукас Ворстерман обедал с людьми, которых в городе уважали. И все же гравер чувствовал себя одиноким.

«Они живописцы и гордятся этим, все какие-то… надутые, что ли. Хотя ни один из них не смог бы сделать, чтобы в гравюре все было живое, чтобы ветки деревьев шевелились… Пусть попробуют, оставив свои краски, при помощи простого резца изобразить солнечный свет! Или седые волосы на портрете. Ян Вилденс вчера прямо сказал: ему жалко, что Соупману пришлось уйти из мастерской – мол, неплохой он человек и умелый мастер. А между тем Соупман даже не способен понять, над чем я бьюсь, чего добиваюсь!»

Лукас знал, что, если бы он сказал Рубенсу или попросил ван Дейка передать патрону, чтобы Соупмана оставили в мастерской: дескать, по-прежнему будем работать вместе, делиться секретами, – Рубенс бы согласился. Но почему, собственно, он, выдающийся гравер, должен лукавить?! Это же нечестно! Ведь Лукас точно знает, что Рубенсу нужен только он один, и никто больше. Скоро понадобится много гравюр, они будут продаваться во многих городах и странах, принося славу ему, своему автору! А сейчас, за обедом, снова говорят не об этом – о каких-то бумагах, которые ему, Лукасу, совершенно не интересны…

Рубенс жевал, улыбаясь мечтательно, Ян Вилденс во время обеда читал документ вслух.

«Жалкий шут при хозяине!» – злился Лукас на Вилденса.

«…гравюры Питера Рубенса, проживающего в Антверпене и рекомендованного господином Карлтоном, посланником короля Британии… запрещается всем и каждому из жителей вышеозначенных объединенных Нидерландов, занимающимся гравюрой, резцом и травлением, в течение семи лет под страхом конфискации подобных скопированных резцом и травлением картин и, кроме того, под страхом штрафа в 100 каролигульденов… копировать резцом или травлением те композиции Питера Рубенса, живописца, проживающего в Антверпене, резанные на меди…»

– Важная победа, – поднял бокал Рубенс. – Голландцы сдались! Выпьем за тебя, Лукас, ведь наши работы теперь будут продаваться и на севере.

«Я нужен Рубенсу позарез, и всем нужен, – гордился собой Лукас. – Оттисков понадобится много, все они будут сделаны превосходно и будут выполнены мной! Картины ведь тяжелые, огромные, их можно помещать только в соборах или во дворцах. А в домах обычных горожан, которых больше на свете, гораздо больше, будут висеть работы, которые напечатаю я! Уже сейчас я правая рука мэтра, а в будущем обязательно стану более известным, чем он. Потому что мне все равно, с чьих картин, с чьих рисунков делать доски и оттиски. Все они, вот эти живописцы, такие важные, в конце концов придут ко мне и поклонятся!»

Гаага, дом английского посланника, лето 1620 года

Карлтон шутил, как обычно, но Тоби заметил, что его патрон растерян:

– Удивительно, Тоби, что нам с тобой приходится заниматься художниками. Будто мастерская Рубенса в Антверпене – это отдельное государство, с которым надо наладить особые отношения. Голландцы постоянно интересуются Рубенсом, открыто или тайно, ты заметил? При этом мне не очень ясно, в чем причина ажиотажа…

– Но вы ведь тоже хотите приобрести его картины? И другие хотят, это хороший товар.

– Мои антики уже упакованы?

– Да.

– А Рубенс картины и шпалеры нам уже отправил?

– Пока письма от него не было.

– Подождем.

Карлтон со своей новой трубкой устраивался в кресле то так, то эдак, и было заметно, что процесс курения ему очень нравится. А Тоби голландская мода пускать дым казалась нелепой.

– А как ты думаешь, Тоби, по какой причине Балтазар Жербье ходит ко мне и что-то вынюхивает, пытается выспросить про Рубенса?

– Не знаю, патрон. Жербье со мной не разговаривает. Я для него слишком незначителен.

– Жербье, между прочим, помог получить привилегии на печать гравюр и не постеснялся попросить меня дать Рубенсу понять, что именно благодаря Жербье документ был подписан у Оранского. Понимаешь? Он не только разнюхивает что-то, но явно жаждет познакомиться с мэтром. Ты должен постараться вспомнить еще раз все важное, что видел в Антверпене, – в чем выгода голландцев? Я тут придумал хитрость: давай пригласим Жербье, нальем элю покрепче и добьемся, чтобы он сам задавал вопросы о Рубенсе. Так узнаем, что именно интересно Оранскому.