Зеркало судьбы

– Очуметь как хорошо. Звонила вчера на работу – ты был прав. Мертвеца нашего, конечно, не нашли. Новых рабочих уже набрали. Начальство на них не нарадуется. И оклад-то их не интересует, и вкалывать готовы с утра до ночи, и дружные все. И работают, и прям молодцы.

Она посторонилась, пропуская Вадима в комнату. Беспорядок был жуткий. На столе красовался натюрморт из окурков, пузырьков со снотворным и кухонных ножей.

– Что-то случилось?

– Вот надо оно тебе, – Диана подошла к столу. Дрожащими, неловкими пальцами нашарила спичечный коробок. – Иди.

Через три сигареты она сказала – как будто невзначай, даже не глядя на Вадима:

– А ведь он сюда приходил.

– Тот?

– Да. Под окном стоял – с полчаса, наверное, – она зло скривилась. – А я – взрослая тётка, с оружием – сижу в кресле и реву. До сих пор выйти боюсь. Позвонила на работу, отгул взяла.

– А кто он? Я бы мог…

– Ты себе помочь не можешь, – разозлилась она. – Ну что тебе? Интересненького захотелось? Так ведь старо же, как мир. Жила-была девочка. С мамой и папой, как полагается. А потом папа возьми и умри. И мама приглашает пожить своего брата-профессора – чтоб мужчина в доме, и вообще. А я не так чтобы рада была дядюшке. Любила, знаешь, фыркать ему вслед, его пальто случайно с вешалки ронять. А ведь взрослая ведь уже была. Двенадцать лет.

Ну, он терпел. До поры. Потом заходит как-то в мою комнату с фотографическим альбомом и спрашивает: а ты знаешь, Дианка, где я работаю? И альбом – на стол. А там… Помнишь красоту из тоннеля? Вот такие вот. И говорит так спокойно: я ведь каждый день в специзоляторе бываю. Мало ли, инфекцию какую домой принесу. У меня-то уже практически иммунитет, а ты у нас натура нежная. И от всех комнат у меня ключи есть. Ты подумай, говорит.

И всё. И лежишь ночами в кровати и думаешь – а может, уже?.. Может, вчера ночью прокрался, инъекцию сделал? И считаешь, сколько колец на карнизе. Потому что если чётное, то значит, всё, а если нечётное, то пока ещё здорова. Бред такой! А в углу занавеска сбилась и непонятно, одно там или два. И лежишь. Потому что комната над его кабинетом, а пол скрипучий, а он не любит, когда шумно.

Точка невозврата. Сейчас ещё можно, пряча глаза: «Ужас какой, вы извините, но мне пора» – и к Наде, к непроверенным сочинениям, к собственному липкому страху. Потому что сейчас будет то самое, после чего уйти уже нельзя.

– А потом, за завтраком – бантики, сумка с учебниками, мам, передай сахар – сидишь и улыбаешься. Ему. И в коридоре, шёпотом, что будешь в его комнате в два. И нет, конечно, не задержишься. Ни на минуту.

Ужас какой, Диана Николаевна.

– И знаешь, выходит, я ведь сама напрашивалась. Он не заставлял. Ни разу. Только фотографии с работы нет-нет, да забудет на столе. Или придёшь комнату, а там – ерунда, мелочь – книжки на столе не так сложены. Или окно приоткрыто. Не как утром. И всё. Что? Мать, говоришь? Он же братик старший. Не поверила бы. Я ей потом – после войны, кстати, рассказала. Про всё, что он заставлял меня делать. Она орала минут пять, какая я лгунья, а потом, знаешь, так откинулась в кресле и говорит: ну зато у тебя с дисциплиной всё в порядке. Что? Ну зачем ты так смотришь? Иди уже…

* * *

Надя читала книгу за столом. Свет лампы падал на её лицо – мягкая, спокойная улыбка, ласковый взгляд.

Чему радоваться-то? Муж возвращается за полночь.

– Вадюша, ты не замёрз? – она поднялась ему навстречу. – Там ведь дождь прошёл. Хочешь чая?

– Надя, я тебе изменил, – проговорил он – медленно, раздельно, ощущая свинцовую непоправимость своих слов. – Ты поняла?

– Вадюша, ну что же ты так переживаешь! – она всплеснула руками. – Ну бывает. Мужчины, они вообще полигамны. Это ведь была приличная женщина? А то я могу завтра пригласить Ивана Францевича из сорок пятой. Он специалист по…ну, всяким недугам. А сейчас – разувайся, тебе же на работу к восьми, надо выспаться…

И вот тут ему стало страшно.

Она вообще – человек?

6

Диана не сразу его заметила. Она, казалось, вообще ничего не замечала. Шла по улице неловкой, дёрганой походкой, на губах играла странная улыбка.

– Я тебя полдня искал! – Вадим подбежал к ней, схватил за руку. – Куда ты пропала?

– Я там была, – перебила она его. – В том доме. В его комнате. Там всё как тогда. И ничего, – взвился её голос. – Ничего! Я смогла, понимаешь?

– Убила его? – охнул Вадим.

– Пока нет, – она нехорошо усмехнулась. – Но это пока. Я знаю, где он. Там же все его документы остались. Слушай. Он работал в изоляторе на Старосвятской улице. Да знаю я, что такой нет!

Вадим поёжился, поймав сочувственный взгляд прохожего.

– Зато есть кладбище с таким названием. То самое, из-за которого старухи подписи против метро собирают.

– Но на кладбище нет никаких больниц!

– На кладбище – нет. А под кладбищем? Это центр города, там катакомбы ещё с пятого века. И понятно, кстати, как мёртвые девочки, которые не мёртвые и не девочки, в тоннель попадали.

– Да зачем же строить больницу под землёй? – беспомощно воскликнул Вадим.

– Не больницу. Специзолятор. Медицина – наука в первую очередь экспериментальная.