Зеркало теней

Скорби целитель,

Освободитель

От всех уныний!

Да будем в пустыне

Верны нашей судьбе!

Вне Тебя нам все ненавистно!

Служим тебе —

Ныне и присно!»

1911

ПОД МЕРТВОЙ ЛУНОЮ

На кладбище старом, пустынном, с сознанием,

полным отравы,

Под мертвой Луною…

К. Бальмонт

В МОЕЙ СТРАНЕ

В моей стране — покой осенний,

Дни отлетевших журавлей,

И, словно строгий счет мгновений,

Проходят облака над ней.

Безмолвно поле, лес безгласен,

Один ручей, как прежде, скор.

Но странно ясен и прекрасен

Омытый холодом простор.

Здесь, где весна, как дева, пела

Над свежей зеленью лугов,

Где после рожь цвела и зрела

В святом предчувствии серпов,—

Где ночью жгучие зарницы

Порой влюбленных стерегли,

Где в августе склоняли жницы

Свой стан усталый до земли,—

Теперь торжественность пустыни,

Да ветер, бьющий по кустам,

А неба свод, глубоко синий,—

Как купол, увенчавший храм!

Свершила ты свои обеты,

Моя страна! и замкнут круг!

Цветы опали, песни спеты,

И собран хлеб, и скошен луг.

Дыши же радостным покоем

Над миром дорогих могил,

Как прежде ты дышала зноем,

Избытком страсти, буйством сил!

Насыться миром и свободой,

Как раньше делом и борьбой,—

И зимний сон, как всей природой,

Пусть долго властвует тобой!

С лицом и ясным и суровым

Удары снежных вихрей встреть,

Чтоб иль воскреснуть с майским зовом,

Иль в неге сладкой умереть!

8 октября 1909

ЗЕРНО

Лежу в земле, и сон мой смутен…

В открытом поле надо мной

Гуляет, волен а беспутен,

Январский ветер ледяной,

Когда стихает ярость бури,

Я знаю: звезд лучистый взор

Глядит с темнеющей лазури

На снежный мертвенный простор.

Порой во сне, сквозь толщь земную,

Как из другого мира зов,

Я глухо слышу, жутко чую

Вой голодающих волков.

И бредом кажется былое,

Когда под солнечным лучом

Качалось поле золотое,

И я был каплей в море том.

Иль день, когда осенней нивой

Шел бодрый сеятель, и мы

Во гроб ложились, терпеливо

Ждать торжествующей зимы.

Лежу в могиле, умираю,

Молчанье, мрак со всех сторон…

И всё трудней мне верить маю,

И всё страшней мой черный сон…

11 ноября 1909

«Цветок засохший, душа моя!..»

Цветок засохший, душа моя!

Мы снова двое — ты и я.

Морская рыба на песке.

Рот открыт в предсмертной тоске.

Возможно биться, нельзя дышать…

Над тихим морем — благодать.

Над тихим морем — пустота:

Ни дыма, ни паруса, ни креста.

Солнечный свет отражает волна,

Солнечный луч не достигает дна.

Солнечный свет беспощаден и жгуч…

Не было, нет, и не будет туч.

Беспощаден и жгуч под солнцем песок.

Рыбе томиться недолгий срок.

Цветок засохший, душа моя!

Мы снова двое — ты и я.

<1911>

«Тяжела, бесцветна и пуста…»

Тяжела, бесцветна и пуста

Надмогильная плита.

Имя стерто, даже рыжий мох

Искривился и засох.

Маргаритки беленький цветок

Доживает краткий срок.

Ива наклонила на скамью

Тень дрожащую свою,

Шелестом старается сказать

Проходящему; «Присядь!»

Вдалеке, за серебром ракит,

Серебро реки блестит.

Сзади — старой церкви вышина,

В землю вросшая стена.

Над травой немеющих могил

Ветер веял, и застыл.

Застывая, прошептал в тени:

«Были бури. Сон настал. Усни!»

<1911>

«Мечты любимые, заветные мечты…»

Мечты любимые, заветные мечты,

Виденья радости — и красоты!

Вы спите, нежные, в расписанных гробах,

Нетленные, прекрасные, но прах.

От ветра и лучей, в молчаньи пирамид,

Таимы, — вы храните прежний вид.

И только я один, по лестнице крутой,

Схожу порой в молитвенный покой.

Вы, неподвижные, встречаете меня

Улыбкой прежде нежившего дня.

Вы мне, безмолвные, спокойствием своим,

Вновь говорите: «Рай недостижим!»

И долго я смотрю на давние черты,

Мечты заветные, мои мечты!

И, скорбно уходя, я запираю дверь,

Храня мой склеп надежд, мой склеп потерь.

Едва коснется день прекрасного лица,

Все станет пепл пред взором пришлеца.

Мой потаенный храм, мой мир былых годов,

Всё станет — ряд расписанных гробов.

Пусть жизнь зовет, шумит, пусть новый вьется стяг.

Я вас храню. Вас не увидит враг.

1910–1911

РОДНЫЕ СТЕПИ

Вновь

Я вижу вас, родные степи,

Моя начальная любовь.

Е. Баратынский

ПО МЕЖЕ

Как ясно, как ласково небо!

Как радостно реют стрижи

Вкруг церкви Бориса и Глеба!

По горбику тесной межи

Иду, и дышу ароматом

И мяты, и зреющей ржи.

За полем усатым, не сжатым

Косами стучат косари.

День медлит пред ярким закатом…

Душа, насладись и умри!

Всё это так странно знакомо,

Как сон, что ласкал до зари.

Итак, я вернулся, я — дома?

Так здравствуй, июльская тишь,

И ты, полевая истома,

Убогость соломенных крыш

И полосы желтого хлеба!

Со свистом проносится стриж

Вкруг церкви Бориса и Глеба.

1910

Белкино

«В полях забытые усадьбы…»

В полях забытые усадьбы

Свой давний дозирают сон.

И церкви сельские, простые

Забыли про былые свадьбы,

Про роскошь барских похорон.

Дряхлеют парки вековые

С аллеями душистых лип.

Над прудом, где гниют беседки,

В тиши, в часы вечеровые,

Лишь выпи слышен зыбкий всхлип.

Выходит месяц, нежит ветки

Акаций, нежит робость струй.

Он помнит прошлые затеи,

Шелк, кружева, на косах сетки,

Смех, шепот, быстрый поцелуй.