Зеркало треснуло

— Это явилось для вас неожиданностью?

— Настолько, что я собираюсь спросить вас, уверены ли вы, что это действительно было убийство?

— Вряд ли чем-нибудь, кроме убийства, можно объяснить шестикратную дозу диэтиломексин…, и так далее.

— Это мог быть несчастный случай.

— А как, вы полагаете, мог произойти такой несчастный случай?

— Гораздо проще, чем вы можете себе представить, так как вы не совсем знакомы с укладом нашего дома. Он переполнен всякого рода препаратами. Я говорю главным образом об обыкновенных патентованных лекарствах, у которых, правда, опасная для жизни доза не так уж далеко от терапевтической. Дэрмот кивнул.

— Все эти актеры и актрисы, — продолжала Элла Зилински, — развиты ужасно односторонне. Иногда мне кажется, что чем больше их талант, тем беспомощней они в обычной жизни.

— Вполне может быть.

— Если учесть, что они всюду носят с собой бутылочки, капсулы, порошки, пилюли и коробочки с лекарствами, то так ли уж невозможно предположить, что отравление произошло в результате несчастной случайности?

— Я не вполне улавливаю ход ваших мыслей.

— Ну, все очень просто. Кто-нибудь из гостей, желавший успокоиться или наоборот взбодрить себя, мог достать свою коробочку с лекарством и, заговорившись с кем-нибудь или просто по рассеянности, бросить в бокал слишком большую дозу. Затем его мог кто-нибудь отвлечь, он отошел от стола, а дальше все просто. Эта миссис… как же ее?, подходит к столику, берет бокал, принимая его за свой, и выпивает. Это ведь не так уж не правдоподобно, как вам кажется?

— Но вы же не думаете, что такая возможность осталась нами нерассмотренной.

— Да, конечно. Но там было множество людей, и на столиках стояло множество бокалов с напитками. В таких случаях довольно часто происходит, что вы берете чужой бокал и выпиваете его.

— Значит, вы не считаете, что Хесю Бедкок намеренно втравили? Вы думаете, что она выпила чей-то чужой вокал?

— Не могу даже представить себе, что было все иначе.

— В таком случае, — Дэрмот тщательно подбирал слова, — это должен был быть бокал Марины Грегг. Вы понимаете? Марина Грегг отдала ей свой собственный бокал.

— Вернее сказать, она подумала, что это был ее бокал, — поправила его Элла Зилински.

— Вы еще ведь не виделись с Мариной, не правда ли? Она чрезвычайно рассеянна. Она имела обыкновение брать по ошибке чужие бокалы и выпивать их. Я сама это не раз наблюдала.

— Она принимала кальмовит?

— О да, как и все в этом доме.

— Вы тоже, мисс Зилински?

— Я иногда прибегаю к нему. Дурные примеры заразительны, вы же знаете.

— Я был бы очень рад, — заметил Дэрмот, — поговорить с мисс Грегг. К сожалению, она до сих пор в прострации, по выражению мистера Престона.

— Это следствие ее темперамента, — сказала Элла Зилински.

— Она очень любит драматизировать, знаете ли. К тому же на нее действительно сильно подействовала эта смерть.

— Что не скажешь о вас, мисс Зилински.

— Когда все вокруг находятся в состоянии постоянной нервозности, — сухо произнесла Элла, — страшно хочется удариться в другую крайность.

— Вы, похоже, гордитесь тем, что вас не может взволновать никакая случившаяся рядом трагедия.

Элла Зилински задумалась.

— Это, возможно, не очень хорошая черта, но, если не выработать подобного отношения, то можно самой сломаться.

— Скажите, с мисс Грегг сложно работать? Вопрос касался личностных отношений, но Дэрмот Крэддок все же решился его задать. Если бы Элла Зилински подняла брови и спросила, какое это имеет отношение к миссис Бедкок, ему пришлось бы признать, что никакого. Но он рассчитывал на то, что Элле Зилински самой захочется рассказать ему все, что она думает о Марине Грегг.

Так оно и оказалось.

— Она великая актриса, — заявила Элла.

— Ее личное обаяние проявляется на экране самым исключительным образом. Естественно, работать с ней — это большая привилегия. Но в частной жизни, скажу я вам, она сущий дьявол!

— Так уж?

— У нее нет абсолютно никакой выдержки. Она либо парит в облаках, либо падает в бездну отчаяния, и это всегда так преувеличенно, и она ежеминутно меняет свои намерения, и при ней нельзя упоминать о множестве совершенно различных вещей, так как они могут ее расстроить.

— О чем, например?

— Ну, прежде всего, естественно, о нервных заболеваниях и о санаториях для душевнобольных. Конечно, она должна быть очень чувствительна к таким вещам. Затем обо всем, имеющем отношение к детям.

— К детям? Каким образом?

— Она очень расстраивается, когда видит детей или слышит о людях, которые счастливы со своими детьми. Стоит ей услышать, что у кого-нибудь из ее знакомых будет или уже есть ребенок, как это приводит ее в уныние. У нее самой больше никогда не будет детей, понимаете, а единственный ее ребенок — идиот. Не знаю, слышали ли вы уже об этом?

— Да. Все это, конечно, очень печально. Но после стольких лет ее горе, надо думать, притупилось.

— Она не в состоянии забыть этого. Это стало у нее чем-то вроде навязчивой идеи.

— А мистер Радд? Что он чувствует?

— Ну, это же был не его ребенок. Отцом мальчика был Исидор Райт.

— Ах да, ее предыдущий муж. Где он теперь?