Зеркало времени

Амели — тихая, робкая девочка хрупкого телосложения — охотно позволяла мне верховодить во всех наших играх, и когда она умерла в четырнадцатилетием возрасте, в моей жизни образовалась пустота, которую никто не смог заполнить. Больше всего мы любили играть в школу: устраивали маленькую классную комнату в гостиной или, в погожие дни, под каштановым деревом в саду, и Амели сидела на скамеечке в окружении одноклассников — безмолвной компании тряпичных кукол и чучел — и с самым серьезным, сосредоточенным выражением личика старательно выводила буквы на грифельной доске, как подобает послушной маленькой ученице; а я важно расхаживала перед ней — закутанная в черную скатерть, изображавшую профессорскую мантию, — и громко диктовала имена меровингских королей (подражая мистеру Торнхау, несомненно) или еще какие-нибудь факты, недавно почерпнутые от учителя или из книг. Сейчас мне стыдно подумать, до чего же я, наверное, была несносна; но милая Амели никогда не жаловалась.

Воодушевленная игрой в школу, я вскоре поняла, что питаю страсть — и имею бесспорный талант — к публичной декламации, и начала воображать (к веселому изумлению мистера Торнхау), что стану актрисой, когда вырасту. Потворствуя моим артистическим наклонностям, мадам распорядилась соорудить в одной из верхних комнат маленькую сцену с картонной просцениумной аркой, раскрашенной в яркие цвета, и красным плюшевым занавесом. Я часто выступала там перед благодарной публикой в составе мадам, мистера Торнхау и Амели — читала наизусть длинные отрывки из «Потерянного рая» (любимой поэмы мистера Торнхау) либо представляла целые сцены из Мольера или Шекспира, играя сразу всех персонажей и наделяя каждого особыми повадками и манерой речи. Тогда я и помыслить не могла, какую добрую службу сослужат мне эти детские спектакли в конечном счете — как пригодится мое умение рядиться в маски разных персонажей впоследствии, когда мне придется выступать в роли горничной леди Тансор.

Не хочу, чтобы у вас складывалось впечатление, будто я была не по годам развитым ребенком, ибо это не так. Однако мадам и особенно мистер Торнхау предоставили мне все возможности, а равно все средства для полного развития способностей, дарованных мне Богом, и я ими воспользовалась.

Я часто не слушалась и вела себя плохо — порой настолько плохо, что даже у мадам иссякало терпение. Тогда меня запирали в мансардной комнатушке, вся обстановка которой состояла из кровати, стула да трехногого столика с кувшином воды на нем, и там я отбывала назначенный срок наказания — без книжек, письменных принадлежностей и любых других развлечений.

Я всегда сожалела о своих провинностях, нередко даже ненавидела себя за них. Я очень тяжело переживала, когда мадам или мистер Торнхау сердились на меня из-за моего скверного поведения, а потому, будучи изобличенной в каком-нибудь проступке, я всякий раз проявляла недюжинную изобретательность (если не сказать хитрость) в своих оправданиях — не для того, чтобы избежать заслуженного наказания, а для того, чтобы мадам и мистер Торнхау не думали обо мне плохо. Потом я клялась себе никогда впредь не поступать дурно, но, разумеется, сдержать клятву у меня не получалось, невзирая на мои благие намерения. Однако по мере взросления, повинуясь сильному чувству долга и настойчивому голосу совести, я начала понемногу исправляться, хотя даже в последующие годы мы с мадам изредка ссорились из-за моего непослушания. Пускай теперь она не могла отослать меня в «исправительную комнату», но чувство вины, мучившее меня после каждого моего проступка, стало действенной заменой наказанию, применявшемуся ко мне прежде.

И вот сейчас я вновь услышала властный голос долга. Мадам поручила мне дело огромной важности — Великое Предприятие. В чем бы оно ни заключалось, о чем бы она ни попросила меня, я была исполнена решимости оправдать ее ожидания.

С мыслями об Амели я вернулась из покоев миледи в свою комнату, достала блокнот, который вскоре станет хранилищем великого множества разнообразных фактов, касающихся огромной усадьбы Эвенвуд, и сделала в нем вторую запись (первая состояла из имени художника, чьей кисти принадлежал портрет корсара в вестибюле, и даты написания картины).

Гостиная леди Т. Небольшой овальный портрет. Маленький мальчик в голубых шелковых бриджах. Красивые длинные волосы. Подпись «сэр Годфри Кнеллер».

Прим.Кнеллер — немец.