Зеркало времени

Они отходят от скопления слуг, взволнованно обсуждающих положение вещей, к освещенной свечами нише с портретом моих бабушки и деда. Я минуту назад вышла из своей комнаты и сейчас стою на лестничной площадке, откуда мне слышен происходящий между ними разговор.

— Все кончено, сержант, — произносит инспектор, похлопывая себя по карману. — Полное признание. Все в точных подробностях — тайные обстоятельства рождения старшего сына, история с миссис Краус и даже дело Картерета. Мистер Роксолл и его дядюшка оказались правы — миссис Галли тоже, благослови ее Господь! Вся каша из-за наследства. Сначала все делалось ради благополучия мистера Даунта, потом ради благополучия господина Персея. Остальное нам известно. Бедный Картерет выяснил, кто является настоящим наследником, и имел на руках доказательные документы. Это стало для него смертным приговором, хотя мне хочется верить, что они не замышляли убийства. И как вы думаете, сержант, кто же был обманутым наследником?

Сержант Свонн пожимает плечами с совершенно незаинтересованным видом.

— В таком случае я скажу вам. — Инспектор криво усмехается. — Эдвард Глайвер. Полагаю, сержант, это имя знакомо нам обоим, да и всему сыскному отделу. Эдвард Чарльз Глайвер. До сих пор разыскивается за убийство мистера Феба Даунта. История, прямо скажем, запутанная, но она уже близится к завершению. Все здесь. Подписано и датировано рукой миледи. Теперь нам осталось только найти саму миледи.

Они выходят из ниши, а я продолжаю спускаться по лестнице. В следующий миг Баррингтон по обыкновению бесшумно выскальзывает из-за зеленой двери, которой рано утром воспользовалась Эмили, отправляясь в свой последний путь к Эвенбруку.

— А, Баррингтон, — говорит инспектор старшему лакею. — Мне нужно еще разок перемолвиться с мистером Персеем Дюпором.

— Мистер Дюпор вышел из дома, сэр, — сообщает Баррингтон. — Почувствовал потребность подышать свежим воздухом. Он скоро вернется.

— Пожалуйста, дайте мне знать, когда он появится, — просит инспектор.

Лакей чуть заметно кланяется и бесшумно удаляется прочь.

Незадолго до одиннадцати — как раз в тот момент, когда прибывает мистер Роксолл и спрашивает меня, — по ступенькам парадного крыльца взлетает один из подручных мистера Маггза, потный и запыхавшийся, и с грохотом врывается в вестибюль.

— А ну-ка, Гарри Блумфилд, — сурово обращается к нему мистер Маггз. — В чем дело?

— Ее нашли! — задыхаясь, выпаливает мальчишка. — Там, у моста. Она утопла, прям в ночной сорочке!

Шумный вздох ужаса прокатывается по вестибюлю. Несколько женщин начинают плакать, мистер Покок забывается настолько, что падает в красное плюшевое кресло и обхватывает голову руками.

Мистер Маггз тихо присвистывает и трясет головой, потом отворачивается и чуть слышно бормочет: «Ну надо же, утопла. Как и сестра».

II Месть времени

Эмили приносят обратно в дом, завернутую в спешно раздобытое покрывало, с накрытым лицом, и кладут на кровать, так и не разобранную с вечера. Когда мужчины со страшной ношей проходят через вестибюль, унизанная кольцами голубовато-бледная рука выскальзывает из временного савана, и одна из служанок падает в обморок.

Уже вызвали доктора Пордейджа, чтобы он сделал предварительное заключение о причине смерти, хотя всем и без него понятно, как ее светлость встретила свой конец. Затем прибывает мистер Трипп, привязывает своего скулящего терьера у парадной двери и, тяжело отдуваясь, поднимается наверх, дабы принести страждущим многословное христианское утешение в час испытаний.

Бедное тело Эмили, лежащее под мокрым, перепачканным в грязи покрывалом на огромной резной кровати, где она провела так много тревожных ночей, производит на меня ужаснейшее впечатление. Притворяться нет необходимости, из глаз моих льются совершенно неподдельные слезы, которые я не пытаюсь скрыть, но никто не утешает меня. Похоже, я стала совсем посторонней здесь теперь, когда узы близости с моей бывшей госпожой разорвались, и никто из группы людей, собравшихся у кровати, — а это Рандольф, его брат, инспектор Галли, сержант Свонн, доктор Пордейдж, пастор Трипп и мистер Баверсток, секретарь миледи, — так вот, ни один из них не обращает на меня ни малейшего внимания. Все, кроме Персея, переговариваются приглушенными голосами; он же стоит чуть поодаль от остальных, вперив недвижный взор в мертвое лицо матери.

Как он похож на Эмили, даже сейчас! Ее дивные волосы, которые я так часто расчесывала и укладывала, теперь спутаны и покрыты речной тиной; на щеке у нее темнеет неровная полоса засохшей грязи, похожая на запекшуюся рану, а на лбу — безобразный багрово-синий кровоподтек. Но странное дело, смерть стерла с ее лица следы возраста, и оно, несмотря на временные изъяны, кажется сейчас почти юным. Кожа гладкая и туго натянутая; все отметины горя и страданий, еще недавно явственно зримые, исчезли напрочь. Эмили больше не нужны примочки и пудра, чтобы скрыть то, что сотворило с ней время и разрушительное чувство вины, ибо она прекрасна в смерти своей, по-прежнему прекрасна.