Зеркало загадок

На эти размышления меня навела случайная фраза, которую я подметил, листая историю греческой литературы; эта фраза заинтересовала меня, потому что в ней чувствовалась загадка. Вот она: «He brought in a second actor». («Он ввел второго актера».) Я остановился и выяснил, что это загадочное действие было совершено Эсхилом, что он, как можно прочесть в четвертой главе «Поэтики» Аристотеля, «увеличил число актеров от одного до двух». Известно, что драма родилась из культа Диониса; первоначально единственный актер, ипокрит, возвышавшийся на котурнах, одетый в черное или пурпурное, с головой, увеличенной маской, делил пространство сцены с двенадцатью представителями хора. Драма являлась одной из составляющих культа и, как и любая часть ритуала, рисковала навсегда остаться неизменной. Это могло бы произойти, но вот однажды, за пятьсот лет до христианской эры, афиняне с изумлением и, возможно, с негодованием (так считает Виктор Гюго) узрели необъявленный выход второго актера. В тот очень далекий весенний день в том театре медового цвета – что они подумали, что именно почувствовали? Быть может, не было ни замешательства, ни возмущения; быть может, то было лишь смутное удивление. В «Тускуланских беседах» говорится, что Эсхил был «не только поэт, но и пифагореец»[385], однако нам никогда не узнать, предчувствовал ли он (пускай даже смутно) всю важность этого перехода от одного к двум, от единичности к множественности и дальше до бесконечности. Вместе со вторым актером на сцену вышел диалог и безграничные возможности взаимодействия персонажей между собой. Зритель-провидец мог бы разглядеть сонмище призраков из будущего, появившихся вместе со вторым актером: Гамлета, Фауста, Сихизмундо, Макбета, Пер Гюнта и других, которые до сей поры недоступны нашему зрению.

Другую историческую веху я обнаружил, читая книгу.

Это случилось в Исландии в XIII веке нашей эры, возможно в 1225 году. Историк и писатель Снорри Стурулсон на своем хуторе в заливе Боргарфьорд в назидание будущим поколениям описал последнее деяние прославленного Харальда Сигурдарсона, по прозвищу Суровый (Hardrada), который до этого успел повоевать в Византии, Италии и Африке. Тостиг, брат саксонского короля Англии Гарольда, сына Годвина, рвался к власти и прибегнул к помощи Харальда Сигурдарсона. Они высадились с норвежским войском на восточном побережье и захватили замок Йорвик (Йорк). К югу от Йорвика им преградило путь войско саксов. После изложения этих событий в тексте Снорри говорится:

«Двадцать всадников подъехали к рядам захватчиков; люди, а также кони были закованы в железо. Один из всадников выкрикнул:

– Здесь ли граф Тостиг?

– Я этого не отрицаю, – ответил граф.

– Если ты и вправду Тостиг, я говорю тебе, что твой брат предлагает тебе свое прощение и третью часть королевства, – сказал всадник.

– Если я соглашусь, – спросил Тостиг, – что он даст королю Харальду Сигурдарсону?

– Гарольд и о нем не позабыл, – ответствовал всадник. – Он даст ему шесть футов английской земли, а если тот высок ростом, добавит и еще один.

– Тогда передай своему королю, что мы будем сражаться насмерть, – сказал Тостиг.

Всадники ускакали. Харальд Сигурдарсон задумчиво спросил:

– Кто был этот рыцарь, он говорил так хорошо?

– Гарольд, сын Годвина».

В следующих главах сказано, что еще до захода солнца того дня норвежское войско было разбито. Харальд Сигурдарсон погиб в сражении, так же как и граф («Heimskringla»[386], X, 92).

Есть особый вкус: наше время (возможно, пресытившись фальшивками от профессионалов патриотизма) разучилось воспринимать его без оговорок: это простейший вкус героизма. Меня уверяют, что этот вкус несет в себе «Песнь о моем Сиде»; я определенно чувствовал его в стихах «Энеиды» («Учись у меня трудам и доблести, сын мой. / Быть счастливым учись у других»)[387], в англосаксонской балладе «Битва при Мэлдоне» («Мой народ дань уплатит / Древними мечами да копьями»), в «Песни о Роланде», в Викторе Гюго, в Уитмене и в Фолкнере («…вербена, сильнее, чем запах лошадей и мужества»), в «Эпитафии армии наемников» Хаусмена и в «шести футах английской земли» из «Heimskringla». За кажущейся прямолинейностью хрониста скрывается тонкая психологическая игра. Гарольд притворяется, что не узнаёт своего брата, чтобы и тот, в свою очередь, понял, что не должен его узнавать; Тостиг не выдает своего брата, но он не предаст и своего союзника; Гарольд, готовый простить своего брата, но не смириться с вторжением норвежского короля, ведет себя вполне предсказуемо. Мне нечего сказать о его отточенных словах: одна треть королевства, шесть футов земли[388].