Зеркало загадок

То же самое (не помню, упоминал я об этом или нет) было и с Лугонесом. В своей «Истории Сармьенто» Лугонес называет танго «крокодилом из борделя», он критикует танго и заявляет, что лично он предпочитает милонги и тристе для куманьков, собиравшихся в Доме милонги на улице Чаркес, на углу с Андес, ныне Урибуру. И да, Лугонес описывает завсегдатаев как грубых мужчин, не очень-то соответствующих общепринятому типу «куманька». Вот что он писал в 1911 или 1912 году: «…их по-итальянски звучные „с“ и по-деревянному крепкие плечи». Но это личное мнение Лугонеса, он ведь был горячим поборником идеи, что Республика Аргентина – это не Буэнос-Айрес, как и во Франции многие утверждают, что Францию нужно искать не в Париже, а в Бретани и Нормандии, а в Техасе многие уверяли меня, что не имеет смысла ездить в Нью-Йорк, потому что Америка не там, Америку нужно искать в Орегоне, в Монтане и в первую очередь собственно в штате Техас.

Но я слышал и другое: люди приглашали Лугонеса на концерты танго, проходившие (разумеется) в частных домах, и там ему очень нравилось. К тому же в его стихах упоминается творчество Контурси – эта фамилия, естественно рифмуется с cursi[432]. А еще Лугонес декламировал мне слова из танго Контурси, которые, подозреваю, он сам и сочинил. Оканчивается танго так (не помню, приводил ли я эти строки раньше):

Вспоминай о кресте
из братнина чемодана,
о страусином яйце,
что блестит на столе —
бывшем ящике из-под чинзано.

И Лугонес сказал: «А вы говорите (характерный для него оборот)… А вы говорите: Контурси, – это Виктор Гюго».

И Лугонес добавил: «Что еще мог подарить этот проходимец своей сестре (вставьте бранное слово на свой вкус), как не крест», потому что в те времена христианство внушало ему отвращение; потом он стал верующим. Вообще-то, жизнь Лугонеса могла называться так же, как известная книга Родо – «Мотивы Протея». И причиной тому – его искренность. Я думаю, любой, кто долго думает об одном и том же, постепенно меняет свое мнение. То есть начинает видеть недостатки и преимущества каждого нового определения.

Итак, танго распространилось по миру благодаря этим двум персонажам. Что касается еще одного персонажа, еще одного протагониста танго, то есть куманька с окраин, доставить его в Париж не было, кажется, никакой возможности – куманек не приспособлен к длительным путешествиям.

Впрочем, Висенте Росси сообщает, что в начале 1890-х в Академии Сан-Фелипе в Монтевидео получили распространение конкурсы танца с резкими фигурами (корте) и что в кругах работников плаща и кинжала куманьки, приезжавшие в Монтевидео из Буэнос-Айреса погостить (несомненно, их сильно укачивало по дороге), встречали радушный прием у своих коллег, поножовщиков из Монтевидео. И между этими людьми ножа никогда не случалось никаких стычек, в отличие от того – добавляет Росси, – что происходит сейчас в мире футбола. У меня хранится письмо Росси. В нем утверждается, что куманьки из Буэнос-Айреса своим внешним видом разительно отличались от куманьков из Монтевидео. Так, например, в Уругвае никто не ходил на высоких каблуках, да и двубортные пиджаки носили только на другом берегу, шляпы были пониже, поля пошире; в Аргентине, напротив, куманьки носили шляпы с узкими полями и высокой тульей.

Есть еще один презабавный факт, мне следовало бы принести с собой и показать вам эту книгу – книгу о бедовой жизни в Сан-Франциско, штат Калифорния, а это очень далеко отсюда. К тому же Сан-Франциско – город на Тихом океане, никаких прямых контактов быть не могло. А в книге есть несколько рисунков, несколько гравюр, изображающих hoodlums[433], то есть задир из Сан-Франциско 1880 года. Один из них одет в сюртук довольно нелепого вида. Но двое других выглядят точно так же, как наши куманьки: брюки с поясом, высокий каблук, короткий пиджак, яркая шляпа, а под ней – копна длинных волос. И как же это объяснить? Может быть, и здесь, и там следовали общему образцу? Неплохо бы узнать, как одевалась лихая братия, например, в Париже и в Лондоне. Почему в 1880 году сходство проявилось столь разительно? Этого мы никогда не узнаем.

Ну а к персонажам из «дурных домов» Буэнос-Айреса, куманьку и хулигану, к руководителям первых оркестров танго следует добавить еще одного персонажа, о котором нередко забывают. Он играл пассивную, но все-таки важную роль. Это была, как принято выражаться, «женщина жизни», как будто истинная жизнь именно такова, а интеллектуальная жизнь и активная жизнь тут ни при чем. Но используют именно такое выражение. А женщины пампы, поселков и городков пампы были креолки, были индеанки. Вот как об этом пишет Мигель Камино в стихотворении, посвященном танго:

Родился он в старых корралях
примерно в восьмидесятом,
отец его был пьянчуга,
милонга была его мать —

(то есть «женщина дурной жизни», креолка).