Зеркало загадок

From what the divine husband knows, from the work
            of fatherhood[22]

.

Или:

I am as one disembodied, triumphant, dead[23]

.

Между тем восхищение создало фальшивый образ Уитмена – образ гиганта, воспевающего мир и обращенного к миру, этакого неотвязного Гюго, снова и снова допекающего человечество. С тем, что на изрядной части своих страниц Уитмен и впрямь выглядит подобной напастью, я не спорю; хочу лишь показать, что на других, лучших, это поэт пылкой и лапидарной краткости, человек, исповедующий, а не провозглашающий свою судьбу. Лучше всего с этим справится перевод[24]:

ONCE I PASSED THROUGH A POPULOUS CITY

Однажды, когда я проходил по большому, многолюдному
     городу, я пытался
Внедрить в свою память его улицы, зданья, обычаи, нравы,
Но теперь я забыл этот город, помню лишь некую женщину,
     которую я
Случайно там встретил, и она удержала меня, потому что
      полюбила меня.
День за днем, ночь за ночью мы были вдвоем —
      все остальное я давно позабыл,
Помню только ее, эту женщину, которая страстно
      прилепилась ко мне,
Опять мы блуждаем вдвоем, мы любим, мы расстаемся
      опять,
Опять она держит меня за руку и просит, чтобы я не уходил,
Я вижу ее, она рядом со мною, ее грустные губы молчат
      и дрожат.

WHEN I READ THE BOOK

Читая книгу, биографию прославленную,
И это (говорю я) зовется у автора человеческой жизнью?
Так, когда я умру, кто-нибудь и мою опишет жизнь?
(Будто кто по-настоящему знает что-нибудь о жизни моей.
Нет, зачастую я думаю, я и сам ничего не знаю
      о своей подлинной жизни,
Несколько слабых намеков, несколько сбивчивых,
      разрозненных, еле заметных штрихов,
Которые я пытаюсь найти для себя самого, чтобы
      вычертить здесь.)

WHEN I HEARD THE LEARNED ASTRONOMER

Когда я слушал ученого-астронома
И он выводил предо мною целые столбцы мудрых цифр
И показывал небесные карты, диаграммы для измерения
      звезд,
Я сидел в аудитории и слушал его, и все рукоплескали ему,
Но скоро – я и сам не пойму отчего – мне стало так нудно
      и скучно,
И как я был счастлив, когда выскользнул прочь и в полном
      молчании зашагал одинокий
Среди влажной таинственной ночи,
И взглядывал порою на звезды.

Вот что такое Уолт Уитмен. Не знаю, нужно ли объяснять – я и без того грешу здесь объяснениями, – что три процитированных признания объединены сквозной темой: это особая поэзия неподвластности и утраты. Упрощение, к которому в конце концов сводится память, непознаваемость и целомудрие каждого отдельного существования, неприятие любых мыслительных схем и доверие к первичным свидетельствам чувства – вот моральные достоинства, которые отстаивают приведенные стихи. Уитмен как бы говорит: да, мир непредсказуем и неуловим, но сама его случайность и есть богатство, и, поскольку ни один из нас не в силах даже осознать, до чего он нищ, все окружающее – это подарок. Итак, перед нами мистика умеренности, и кто же преподает нам ее урок – Северная Америка?

Отсюда последнее. Уитмен, человек беспредельной изобретательности, упрощенный взглядом со стороны до всего лишь гиганта, кажется мне уменьшенным символом своей страны. Чудесная – и на этот раз чудом перевернутая – притча о деревьях и лесе может пояснить мою мысль. Поскольку лес настолько бесконечен, то никто не вспоминает о деревьях, из которых он состоит; поскольку между двумя океанами лежит страна людей такой мощи, то никто не вспоминает о людях, которые ее составляют. Людях с их человеческим уделом.

1929

Оправдание каббалы