Зеркало загадок

Аналогичный, но еще более тревожный случай – это идея Ф. Х. Брэдли. Этот мыслитель («Appearance and Reality»[113], 1897, с. 19–34) не ограничивается ниспровержением причинных отношений – он отрицает какие бы то ни было отношения. Брэдли задается вопросом, связано ли отношение со своими терминами. Ему отвечают, что да, и тогда он делает вывод, что это равносильно признанию еще двух отношений, а затем и еще двух. В аксиоме «часть меньше целого» Брэдли видит не два термина и отношение «меньше» – он видит три термина («часть», «меньше» и «целое»), а связь их подразумевает наличие еще двух отношений, и так до бесконечности. В суждении «Хуан смертен» он видит три несочетаемых понятия (третье понятие – это нулевая связка), сочетать которые придется до бесконечности. Таким образом, все понятия превращаются в твердые несообщающиеся объекты. Отрицать это – значит приближаться к небытию.

Лотце встраивает периодичные бездны Зенона между причинами и следствиями; Брэдли – между субъектом и предикатом; Льюис Кэрролл («Feeding the Mind»[114], т. 4, с. 278) – между второй посылкой силлогизма и заключением. Он приводит бесконечный диалог, состоявшийся между Ахиллесом и черепахой. Уже завершив свою незавершимую гонку, два атлета мирно беседуют о геометрии. Они изучают такое прозрачное умозаключение:

a) Вещи, которые равны одному и тому же, равны между собой;

b) Две стороны этого треугольника равны MN;

z) Две стороны этого треугольника равны между собой.

Черепаха принимает посылки a и b, однако отрицает, что они приводят к заключению z. Ей удается заставить Ахиллеса добавить еще одно гипотетическое утверждение:

a) Вещи, которые равны одному и тому же, равны между собой;

b) Две стороны этого треугольника равны MN;

c) Если a и b истинны, z должно быть истинным;

z) Две стороны этого треугольника равны между собой.

После этого краткого уточнения черепаха принимает посылки a, b и c, но только не z. Раздраженный Ахиллес вставляет еще одну посылку:

d) Если a, b и c истинны, z должно быть истинным.

Кэрролл отмечает, что в греческом парадоксе содержится бесконечный ряд уменьшающихся дистанций, а сам он предлагает парадокс, в котором дистанция растет.

И последний пример – наверное, самый изящный, но и наименее отличный от Зенона. Уильям Джеймс («Some Problems of Philosophy»[115], 1911, с. 182) отрицает, что может пройти четырнадцать минут, потому что до этого должны пройти семь минут, а до семи – три с половиной, а до трех с половиной – одна минута и три четверти, и так до бесконечности, так до незримого конца, по зыбким лабиринтам времени.

Декарт, Гоббс, Лейбниц, Милль, Ренувье, Георг Кантор, Гомперц, Рассел и Бергсон сформулировали свои объяснения – не всегда необъяснимые и бесполезные – парадокса черепахи. (Я упомянул лишь несколько.) Как сумел убедиться читатель, нет недостатка и в его применениях. Историческими примерами дело не ограничивается: головокружительная regressus in infinitum применима, наверное, в любой области. В эстетике: эта строка трогает нас по такой причине, а эта причина – по той причине… В проблеме познания: знание – это узнавание, однако нужно что-то знать прежде, чтобы узнать, однако знание – это узнавание… Как же расценить такую диалектику? Как законный инструмент исследователя или же просто как дурную привычку?

Опасно полагать, что сочетание слов (а это и есть философия) может сильно походить на вселенную. Столь же опасно полагать, что одно из таких прославленных сочетаний – хотя бы в бесконечно малой степени – не похоже на нее чуть более остальных. Я рассмотрел те из доказательств, которые пользуются некоторым доверием; осмелюсь утверждать, что только в формулировке Шопенгауэра я узнал некоторые черты вселенной. Согласно этому учению, мир есть произведение воли. Искусству всегда требуется зримая ирреальность. Назову всего одну: метафорическая, избыточная или преднамеренно бессмысленная речь персонажей в пьесе. Давайте же признаем то, что признают все идеалисты: призрачную природу мира. И сделаем то, чего не делал ни один идеалист: найдем ирреальности, подтверждающие эту природу. Думаю, мы найдем их в Кантовых антиномиях и в Зеноновой диалектике.

«Величайшим чародеем станет тот, – слова Новалиса хорошо запоминаются, – кто зачарует себя настолько, что примет собственные фантазии за независимые создания. Да разве это не наш случай?» Я полагаю, что наш. Мы (неясное божество, движущее нами) вообразили себе этот мир. Мы вообразили его прочным, загадочным, зримым, вездесущим в пространстве и устойчивым во времени; но мы допустили в его архитектуру зыбкие и вечные зазоры бессмыслицы, чтобы помнить о фальши этого мира.

Оправдание «Бувара и Пекюше»