Зерно А

По телевизору шло какое-то кулинарное шоу. Бабур Околоцветник, готовя салат с кальмарами, признавался красавице-ведущей, что это его кулинарный дебют, ибо он человек занятой и на готовку времени не хватает. Зал зааплодировал непонятно чему. Околоцветник продолжал откровенничать, заявив, что, проснувшись сегодня утром, он понял, что в его организме случилась острая нехватка кальмаров, и он просто обязан компенсировать ее сегодня на шоу. И снова зал зааплодировал непонятно чему.

Гранин хмыкнул:

- По мне, так ты гений. Теперь буду чаще просить у тебя прощения. А вообще, я давно должен был сделать это.

- Поцеловать меня или попросить прощения за тот вагон свинства, который ты беспардонно вкатил в мою жизнь?

- Что, правда? Целый вагон?

- Будь уверен. Слушай, у меня предложение: давай кушать. Как-никак, последний ужин в уходящем году.

Гранин, конечно же, не почувствовал наигранного энтузиазма в моем голосе – он смотрел на меня щенячьими глазами. Но именно в тот момент упала первая стена в моей обороне от скверных мыслей: о том, что, не исключено, это не только последний ужин в уходящем году, но и в моей жизни, и для этого больше не нужны ни религиозные фанатики, ни двустволки, ни гробы. Достаточно просто лишить меня Влада. И снова ожидание протянулось хрупким мостом, целостность которого могла нарушиться пылинкой.

В итоге Федор проглотил четыре блинчика и запил все двумя чашками чая. Это было поистине трогательно, поскольку чай он ненавидит – в его персональной вселенной официальным напитком провозглашен кофе, максимум Федор может снизойти до каппучино и какао.

В бумажном пакете оказались пряники а-ля маленькие человечки, с глазурованными пуговицами и штанишками.

- Намек на то, что следующими после гномов будут пряничные человечки?

- Да брось! Это же весело.

Я вспомнила нападение псевдоразумных садовых гномов, их визгливые смешки, синие камзолы, деревянные щечки, и мрачно подтвердила:

- Очень.

- Попробуй хоть чуть-чуть, это малая спекла. – «Малой» он называл свою двадцатипятилетнюю старшую сестру. – Тебе голову, животик или ноги?

Он еще что-то говорил, но я больше ничего не слышала – в ушах зазвенело, на лбу выступила холодная испарина, а к горлу подкатил ком. Комната поплыла. «Он спрашивал о прянике. О прянике…» Но я уже видела перед собой Кудрявцева, а именно, ту его часть, которая, покатившись, брошенная, замерла у моего бедра…

- Рита? С тобой все в порядке?

Я с трудом сфокусировала взгляд. Гранин сидел на корточках прямо передо мной, его руки сжимали мои предплечья, он испуганно всматривался в мое лицо.

- Я в норме, - я вытерла со лба испарину.

Я пыталась возражать, но когда встала, меня повело, и ему пришлось поддержать меня.

- Ага, в порядке, я вижу.

- Просто переутомилась.

- Не переутомилась, а позеленела. А под глазами у тебя серые круги. Давай ты сейчас приляжешь, а я пока все уберу.

В ушах глохло, я все норовила завалиться на бок. Голос Гранина звучал в отдалении, хотя он говорил мне в лицо. Была бы у него артикуляция получше, на моем лице блестели бы уже капельки слюны.

- Пеняй на себя, - пробормотала я, - если разобьешь что-то.

Он воспринял мои слова серьезно, что с ним случалось крайне редко. Подведя меня к дивану, подложив мне под голову подушку, он выключил телевизор и принялся осторожно относить посуду на кухню. Тени лентами дыма скользили в мое ставшее податливым сознание…

Когда я открыла глаза, как мне показалось, в следующее мгновение, свет за окном сменился на пушистый, предрассветный. Рассветы зимой особенные, как если бы в стакан с темно-синей акварелью капнули немного оранжевой краски. И оранжевое дрожит сквозь муть.

Значит, настало тридцать первое декабря. Новогоднее утро.

Я не помнила, какой продукт на этот раз сварило мое подсознание; меня, впрочем, более чем устраивали ночи без сновидений. Я приподняла на локте и убрала упавшие на глаза длинные волосы. Правой рукой. Я удивленно моргнула и медленно согнула руку в кулак. Боли не было.

Федя спал на полу, подложив под голову куртку. Такой храп, как у него, я слышала у бульдога моей бабули; пес уже тогда побил все рекорды собачьего долголетия, и храпел так, словно собирался вот-вот взорваться и отправиться к собачьему Богу.

Стянув с себя плед, я накрыла им Гранина, а сама направилась в ванную.

Я почистила зубы, умылась, сварила кофе и, сидя перед распахнутым настежь окном на кухне, употребила его с четырьмя сигаретами. Окурки я один за другим сминала о блюдце. Предостережение на сигаретной пачке вызывало улыбку: никогда прежде мне не доводилось слышать, чтобы хоть один коматозник умер от рака легких.

Телефон зазвонил в десять минут девятого, разорвав утреннюю тишину в клочья и заставив меня подпрыгнуть на меня. А я стала нервной. Пульс застрял в горле. Я сконцентрировалась на том, чтобы голос прозвучал ровно:

- Слушаю.

Приглушенный из-за плохой связи клокочущий смешок:

- Хорошо, что слушаешь. Я заеду за тобой в половину девятого.

- Чак-Чак, если что-то случится с моим братом…