Zевс

«Интеллектуальный центр» МГУ был хорош только тем, что от него открывался вполне парадный вид на главную университетскую высотку, будто подбирающую пышные юбки; впрочем, ракурс настолько засмотренный, что «живьем» глядеть в ту сторону даже незачем. Сам же «центр» являлся, кажется, новоделом, но без всякого проблеска новизны – приземистый мавзолей, завернутый в толстые-претолстые слои белого мрамора; восточная сладость рашидовского пошиба. Это смотрелось тем более странно, что на этой стороне Воробьевых гор его окружали безликие долговязые «свечки», а вокруг них – ветреные пустыри, заборы строек. Болотце рукотворное на выезде со стройки (новое поветрие в Москве – строго-настрого велено мыть колеса техники, для чего разводились эти глинистые кисели). У гранитных кубов и шаров, которые не покатятся с фундамента даже в случае апокалипсиса, кучковался народ, больше не в костюмах, а просто в белых рубашках. Длинные волосы, лежащие массивно-блестяще, как в рекламе: как сытый питон на плече. Стильные очкарики, которые знают, что они стильные – эпоха школьных комплексов и унижений пройдена и забыта (и проклинаема в комплекте с «лихими девяностыми» в унисон пропаганде), а может, ее и не было никогда. Крамник-style. Видел Кирилл и знакомые лица. Он неожиданно талантливо запарковался в узенький проем меж двух хищнорылых белых «Седанов», которые не без труда можно было различить лишь едва уловимой разницей в фарах, да логотипами. Можно подумать, что чертежи спускает в разные страны и заводы единая небесная инстанция.

Щелкнул замками. Неторопливо. Наискосок взбирался по ступеням, вытянутым как струны. Ленивые подобия рукопожатий. Скорее – шлепки ладонь в ладонь.

– Ну как тут?

– Ничего. Геновского не видать.

– А то Интерпол уже устроил засаду в гардеробе, – вклинился в разговор незнакомый парень, тянувший тонкую сигаретку. Типа пошутил. Молодец, да.

– Твоя?

– А-ха, – ответил Кирилл как можно небрежнее, как можно менее оборачиваясь на автостоянку.

Как церемонно говорили киношные немцы в советском кино, «важно понять всю сложность его положения». Олигарха Геновского. Евгений Геновский, благодаря нехитрой игре имени-фамилии известный в определенных кругах просто как Ген, был владельцем не только металлургического гиганта, но и фонда поддержки молодых ученых. Фонд работал довольно давно. Еще на старших курсах Казанского авиационного Кирилл раз оказался в его стипендиатах, но вообще со студентами все было несерьезно: любой отличник мог подписать любую бумажку на кафедре, досочинять за научника про «значимость» своих работ, сдать, получить штуку к основной стипендии и вяло подняться на сцену, принять вялое пожатие ректора. Премии фонда – для действующих ученых – уже котировались. «Туполев» подавал документы Кирилла дважды или трижды. И вот случилось. Случилось надеть костюм.

Интригу создавало то, что буквально три-четыре дня назад с Геновским разразился туманный скандал. Никто не мог ничего понять: начались невнятные статьи в «Коммерсанте», последовал побег в Лондон, его бодро отрицала пресс-служба металлургов. Впрочем, голос пресс-службы звучал все тише; замораживались счета. Власть вообще все больше и больше напоминала раздраженное животное, которое само не знает, кому внезапно залепит лапой – капризно, бешено вращая хвостом. Оркестр, между тем, играл, как на «Титанике» (квартет худосочных скрипачек, одетых как монахини, усадили в фойе), show must go on, премия по итогам прошедшего года вручалась. Необычность происходящего выдавало только обилие телекамер в фойе и у фасада здания. Никогда прежде скромное научное событие не привлекало такого внимания прессы. Лицо Кирилла подсветили искусственным солнцем, потому что они с ребятами стояли в тени. Подсъемочка, подсъемочка.

– Мама не знает, что я курю, – рассмеялся незнакомый парень, отбрасывая тонкую сигаретку. Типа пошутил. Молодец, да.

Происходящее в их скромненькой толпе не то что обсуждали. Так, изредка звучало фамильярное «Ген», развязные предположения, кому это он перешел дорогу, а большей частью – успеют ли выплатить положенное. Деньги перечислялись обычно позже, через научные учреждения, через два-три месяца. Ожидание вызывало досаду, но легкую.

Кирилл не позволял себе особо тревожиться из-за этих денег (хотя на них рассчитывал, и Яне пообещал), а просто подумал, что металлургический холдинг теперь умрет. Однажды, когда он ехал в Казань к родителям, вдруг подумал про железную дорогу как про такое… кладбище погибших кораблей. Его тогда долго-долго держали на какой-то станции среди цистерн, на которых – где поновее, где похуже из-за потеков нефти – было отчеканено, как на монетах: ЮКОС, ЮКОС, ЮКОС. Четыре буквы, искорененные везде, остались в тысячах копий, на чужих уже цистернах, прошедших долгий путь лизингов и субаренд, и никому не было дела до их перекраски. Как и несколько других брендов эпохи палеолита, о которых Кирилл в новейшем времени ничего не слышал…

Пригласили в зал.