Zевс

Но случилось небывалое – генерального не оказалось на месте. Испуганная секретарша проворно закинула в ящик стола детектив, который читала, и стала названивать шефу на мобильный. Попутно врала, что директор на срочном совещании, но уже одевается и едет (запоздало спохватилась: почему «одевается», лето на дворе!!!). Попутно раздумывала, как поступить, – не держать же этих людей в приемной! – надо, наверное, отпереть кабинет, усадить, предложить чаю… Но все сделал Чпония. Откуда он выскочил – как черт из табакерки, было не вполне понятно, ведь его кабинет находился в другом конце коридора; он все-таки выскочил, на ходу застегивая пиджак: такую возможность Чпония упустить не мог. А может, сам же и подстроил? – мелькнуло даже у секретарши, которая, впрочем, тут же устыдилась своей смелости, потупившись в кофе-машину. Да, она уже делала кофе, чаек, проворно доставала из шкафа чашки-блюдца, потому что гостей было много; Чпония распоряжался мелкими жестами. Он вообще весь как-то пресмыкался, и к его обычной вертлявости прибавилось… прибавилось еще что-то. Улыбаясь гостям, тряся им руки, о чем-то гортанно говоря – тем, кто понимал, он все делал и делал жесты секретарше, не давал ей покоя. Когда наконец она отперла кабинет генерального и отпала с трясущеюся связкою ключей, Чпония пригласил всех широким жестом, а перед ней захлопнул дверь: «Чай попозже».

Тревога и сознание внезапной ответственности охватили секретаршу. С риском для себя оставила она и телефоны, и шумящую кофе-машину, и побежала по отделам, сообщая о приезде чрезвычайных гостей.

До отдела Татищева добежала, впрочем, не секретарша почему-то, а Циглинцев. Когда распахнулась дверь, в сторонке зеленел китаец, Кирилл поднял голову от полировки и долго жмурился. Надо же. Циглинцев впервые был в форме. Он ходил всегда, конечно, в штатском, но не в костюме даже, а так – футболки, свитерки…

– Что у вас… Что у вас тут происходит? – выкрикнул Циглинцев, задыхаясь. – Немедленно!.. Сейчас сюда…

Он называл еще какие-то фамилии, факты, бурлил, захлопывал дверь, убегал по коридору дальше, прежде чем участники застолья принялись подниматься из руин армянских пирогов.

Как ни странно, именно чужак – Леха – предпринял самые разумные действия, а именно: сначала распахнул окна, и в застоявшийся, полный алкогольных паров воздух ворвался ветер; затем схватил остатки «Слезинки Байкала» и принялся выливать их в кадку с цветком декабриста. Декабрист, впрочем, пережил на своем веку и не такое. Час назад пьяный Татищев даже ломал над ним деревянную линейку, играя в гражданскую казнь.

Остальные – кто куда.

Хуже всех было как раз-таки с Татищевым, который решительно не хотел подниматься с места, и вообще – не ослаб даже, а как-то, наоборот, задеревенел, не силился даже поднимать веки и края губ опустил. Общими усилиями его оттащили за начальственный стол, усадили…

Михалыч полез под другой стол, грузно, тяжело, как медведь в берлогу, а китаец, в итоге, поступил мудрее всех. Просто притворился мертвым.

VIII

Человек стоял у окна, в котором почти не отражался кабинет (горели лишь несколько настенных ламп, и то приглушенных, отчего плафоны казались полными желтоватого топленого молока). Его относительно новый кабинет. Заоконными видами, впрочем, мало отличавшийся от старого, только этаж – гораздо выше… Что не означало повышения. Нет. Совсем нет. Человек с трудом унимал мелкую дрожь в кистях рук – неприятный симптом, появившийся в последние несколько лет: он стискивал ладони пальцами, до боли давил на костяшку обручальным кольцом, наконец, прикладывал тыльные стороны к стеклу, прохладному. Стояла глубокая ночь; а впрочем, этот город не засыпал никогда. Краснопресненская набережная – уже не самые бодрые да яркие места, но и сюда как-то доплескивалась вампирская энергия Нового Арбата, полного неона, неуемных фар и… И даже гостиница «Украина», эффектно – как картина в раме – видимая в окне, сбрасывала свою дневную маску привычной сталинской высотки и мертвенно заливалась бело-зелено-голубыми лучами, как… как какой-нибудь замок Дракулы в дурацкой мультипликации.

Тьфу.

Человек думал о чем угодно, медленно, медленно успокаивая себя.

Можно было заказать чаю или пройти в комнату отдыха и плеснуть себе виски – немного, на полпальца, – но не хотелось ни пить, ни выпить; не удавалось унять бешенство; он резким движением снял пиджак, швырнул его куда-то в сторону, где вроде как стоял стул; за спиной его безмолвствовал кабинет, и в полумраке с трудом различались два портрета, растерянно соседствующие на стене. Можно и перепутать.

Человек на них не оглядывался.