Зга Профилактова (СИ)

ВАДИМ. А разве то, что я отправился за тобой и как бы тебе в помощь, не добрый поступок? Ты замечаешь у меня какие-то корыстные чувства?

ФЕДОР. Что он бросился защищать вдов и сирот, это не надо понимать буквально. Это взято из книг, из рыцарских учебников, у Луллия, например, - из его книжки "Книга о рыцарстве". Опека над сирыми вменялась рыцарям в обязанность теоретиками их дела. Между прочим, только что прозвучавшее слово "бесконечность" - кажется, это ты, Филипп, его обронил - заставляет вспомнить промелькнувшую где-то гипотезу о мотивах поведения Дон-Кихота, вспомнить просто в силу близости этого слова к слову "вечность". А гласила та гипотеза, что наш добрый идальго из Ла-Манчи - так называется провинция, откуда он родом - отправился завоевывать бессмертие. Итак, это у него была личная идея.

ФИЛИПП. И он стал идеальной личностью, а с Вадимом этого никогда не случится.

ПЬЯНЫЙ. Дайте закурить, мужики.

Сказав это, пьяный сходит со сцены.

ФЕДОР. Забудем на время о Вадиме и будем говорить только о Дон-Кихоте. Идеальной личностью он стал разве что в представлении все тех же простаков, тогда как в действительности он не кто иной, как человек идеи.

ВАДИМ. Раз человек идеи, стало быть, стремился к какому-то идеалу. А какой идеал можете предложить мне вы, бездельники и болтуны?

ФИЛИПП. Идеи и идеалы были и у прочих рыцарей, у каждого в отдельности и у всего их сообщества, но почему-то люди, желая поговорить о человечности, вспоминают, прежде всего, не каких-нибудь рыцарей Круглого стола, а именно Дон-Кихота.

ФЕДОР. Нам, людям, шагающим в ногу со временем, не очень-то понятны идеи этих господ. Какие это были у них идеалы, если заглянуть за кулисы, очистить от наносной чуши? Избавиться, что ли, от блох, кусающих их бренную плоть? Избыть разочарование в женах, оказавшихся далеко не богинями, не прекрасными дамами? Нам блохи не грозят, а с женами у нас договор, который проще простого расторгнуть. Увеличить среднюю продолжительность своей жизни, подрасти? Мы теперь живем долго, а ростом выше тех рыцарей на две-три головы. Отвоевать гроб Господень? Кого из нас это теперь волнует? Кому из нас взбредет на ум искать Грааль?

Проститутка приближается с намерением заговорить, но это окончательно выводит Вадима из себя. Он вскакивает и грозным жестом - протянутая далеко и страшно могущественная длань - указывает девице на дверь. После этого больше никто, ни та же проститутка, ни человек в сером, ни даже официант, ни тем более пьяный, не решается приблизиться к столику, за которым излагают свои изображения наши философы.

ФИЛИПП. Но книжки про Амадисов и Роландов сейчас почти никто не читает, а роман Сервантеса до сих пор в большой цене. Даже Вадим его читал. В чем же дело?

ВАДИМ. Если ты меня спрашиваешь, то я могу сказать, что читал не без труда, через силу, было скучно, но в конце проняло, и я плакал, читая о смерти бедняги.

ФЕДОР. Смысл этой книги, не предусмотренный, конечно, автором, но отлично раскрывающийся с течением времени, в образе не столько Дон-Кихота, сколько человечества как такового, - так я вижу. Некто, ничего не ведающий о людях, именно из этой книги и, может быть, только из нее почерпнет необходимые знания и, что самое важное, понимание. Это легко доказать. Почему-то ведь не с герцогиней... она все-таки предстает фигурой обособленной, как бы иерархически оторванной от масс, и к тому же свысока поглядывает на нашего странника... помечтает переспать некто, нет, куда как соблазнительнее и милей ему покажутся веселые служанки этой знатной особы и бесовки, обслуживающие путников на постоялых дворах. Вот это-то и есть человечность. Мариторнес, так, кажется, звали девку, шутки ради заставившую Дон-Кихота всю ночь провисеть на веревке. Она и ее жертва, успевшая Бог знает что навоображать, - одно целое. Я еще разовью эту мысль, только сейчас у меня по-настоящему мелькнувшую. Пока скажу одно: Мариторнес, или как там ее звали, - воплощенная человечность, ибо как самое что ни на есть живое и распахнутое настежь целое, а не монада какая-нибудь закрытая и неприступная, вписалась в мир Дон-Кихота, всколыхнула его фантазии, затронула его душу и заставила сильнее биться его сердце. Не случайно приключение это, или, как в книге, бдение, длилось всю ночь. Наш рыцарь до утра стоял на страже покоя обитателей замка, пусть даже воображаемого, защищал их сон от вторжения чужеродных сил, блюл свою особую связь с Мариторнес. Ни он, ни она вслух не говорят о своей высокой, практически идеальной и в земных условиях не находящей выражения любви, но Сервантес указывает на нее с помощью веревки.

ВАДИМ. Указать можно пальцем или указкой, а веревкой можно разве что...

ФЕДОР. Сервантес подчеркнул.

ВАДИМ. Подчеркнуть можно карандашом или мелом, но не веревкой.

ФЕДОР. Описав веревку, которой Мариторнес привязала Дон-Кихота к окну, Сервантес тем самым и указал.

ФИЛИПП. Это наводит на размышления.

ВАДИМ. Говорю вам, вы бездельники и болтуны.

ФИЛИПП. И ты не заплачешь, если нам вдруг случится прямо на твоих глазах умереть?