Зга Профилактова (СИ)

ФЕДОР. Но глава, если мы все еще говорим о ней, заведомо выше всякой критики. И в подходах к ней нам нужна не критика и уж тем более не насмешки, нам нужно... жить, что ли... да, вообще жизнь, глубокая, яркая и, главное, серьезная жизнь, вот что нам нужно, а в данном случае особенно, если мы хотим докопаться до существа дела и до того, что мы согласились, кажется, называть сущностью... Если мы хотим не просто добраться до конца главы и мысленно захлопнуть книгу, а чтобы мысли, которым мы здесь и сейчас дали некоторый ход, кое-какой толчок к развитию, в конечном счете выплеснулись удивительным фонтаном и фейерверком и гармонично переплелись с тем, чем мы стали, по странному стечению обстоятельств, заниматься, с теми поисками, которыми мы так неожиданно и так горячо увлеклись... Думайте обо мне, братья Сквознячковы, что вам угодно, насмехайтесь, если вам это любо. Сын дворянина не вписался в главу, остался за кадром, но что мешает ему и на том месте, которое он все же занимает в книге, сочинить изысканную поэму или великолепную балладу? И разве мало на свете ниш или даже хотя бы таинственных сгустков черноты, где мог бы и я заняться поэзией? Говоря об искусстве, я подразумеваю прежде всего искусство жить, но разве мало в самой сущности искусства, в искусстве как таковом, тропок и уловок, траекторий этаких, чтобы я и жить мог как в некой балладе, и встретить вас в следующий раз с готовой превосходной балладой?

ВАДИМ. А еще лучше - с одой.

ФИЛИПП. Ода уместна, когда успех, когда победа. А вы предвидите победу? Я - нет. Я смотрю мрачно, пессимистично, и у меня есть на то основания.

ВАДИМ. Расскажешь нам об этом подробнее?

ФИЛИПП. Всему свое время.

***

Федор уже уверовал в свое новое призвание - странствовать, в странствии он становится чище, освобождается от всех тех стеснений, в которые еще недавно его загоняли литературные и окололитературные обязанности, и, несомненно, прибавляет в уме. Наконец, он узнает много полезного, обогащается необходимым и важным для всякого серьезного человека житейским опытом. А вернуться на диван и вновь погрузиться в абсурд, в неразрешимую путаницу никуда не ведущих и ничего не дающих мыслей было бы глупо. Прихлопнуло было соображение, что совсем не обязательно ему искать какую-то мифическую черноту и гадать, кто заговорил с Филиппом в некой кромешной тьме, стало быть, можно и вовсе улизнуть от братьев Сквознячковых, однако Федор проделал умственную гимнастику, и теперь уже он прихлопывал бойко начавшее соображение, отчетливо сознавая, что в конечном счете не решится на разрыв. Братья авторитетны, этого у них не отнимешь, и к тому же освежающие приключения в компании с ними складываются как-то нагляднее, убедительней. Они преследуют более или менее определенную цель (тогда как Федор предпочел бы скитаться бесцельно), а их самих в то же время преследуют неудачи, и это смущало, но Федор постарался успокоить себя предположением, что, быстро научившись по-настоящему вольно дышать и совершенно не обращать внимания на мелочи, он поднимется недосягаемо высоко над всем, что делают братья смешного или рискованного. И оттого, что Федор то ускользал в темноватые глубины самопознания, то принимался восторженно парить в каком-то едва ли не вакууме невероятно возвышенных размышлений, некоторые этапы пути проходили для него незамеченными. Не без внезапности, как ему показалось, он и братья Сквознячковы очутились среди тех живописных домиков, где Филипп в прошлый раз искал оставленные Профилактовым следы. Тихо, задушевно плескалось озеро. Неожиданно в распахнутом прямо на улицу окне (с резными наличниками) прелестного деревянного домика возник большой взлохмаченный человек и принялся весьма эмоционально, размахивая при этом непочатой бутылкой водки, зазывать незадачливых путешественников. Что-то быстрое и неразборчивое залопотали в ответ братья, они пожимали плечами, пересмеивались, а когда все трое ступили в уютную, чистенькую комнату, уселись на диван и выпили по первой, гостеприимный, необыкновенно улыбчивый хозяин сказал: