Зга Профилактова (СИ)

- Этим и в этом живу, и всегда было так, то есть моя юность прошла здесь, и вот уже... несколько времени, с тех пор, как порвал с Тире, ну, знаете, писатель такой, Тире, слыхали?.. вот уже несколько времени, как снова так... Я вам говорил о черновике, о заколдованном круге, о будущей книге, о том, как безнадежно застряли мои мысли. О резине говорил, о том, как тупо и тщетно в нее вгрызаюсь... Но теперь дело стронулось с мертвой точки, я это чувствую. Что-то зашевелилось в моих мыслях и вообще в голове, и круг как будто начал давать слабину, и даже складывается такое впечатление, что он уже немножко изнемогает под каким-то давлением. А откуда оно, давление? Извне? Или оно внутреннее? Вам это нелегко понять, вы пришлые, так я постараюсь объяснить. Понемногу создаются образы. Просматриваются пути. Брезжит что-то... Намечается выход из неизвестности, выглядывают на поверхность, ну, то есть, проступают раннее скрытые связи. Многое становится понятным. И уже многое возможно, не правда ли? По мне, так заметны и события, по крайней мере признаки и что-то эпизодическое. А по некоторым приметам... В этом смысле, кстати, особенно интересны иные из рассуждений Ниткина, в частности, его намеки, его указания на продвижение и странствие. Но все важно, даже вы важны, хотя вы кто? - вы пришли да ушли, прилетели да улетели... Но даже ваши нелепые и гнусные высказывания о нищете и глупости, а тем более все прочее, да те же красные сапоги, и совсем уже далекий и практически неизвестный Ниткин, которого бьет жена, или то, как в этом доме - посмотрите на него в последний раз! - меня опоили, и я, можно сказать, впал в детство, сюсюкал, ползал по дивану, хныча... Все это благотворно воздействует! Словно был безмозглый камень, который останется и после гибели нашего мира, и казалось, что так он и пребудет в своем бессознательном и мертвом состоянии. Ан нет, навалилась на него внезапно какая-то неведомая сила и стала нажимать и выдавливать, и не просто выдавливать, но с умыслом, по некой программе, и не что-нибудь невнятное, невразумительное, а живое, целые мысли, и вдруг оказалось, что там самая настоящая - да, никуда не денешься, приходится это признать - настоящая жизнь. А я и залюбовался. Но я, прежде всего, серьезен. Картина получалась, ясное дело, фантастическая, почти бредовая, но оказалась возможной какая-то вполне солидная умозрительность, и я стал наблюдать эту рождающуюся из камня жизнь, изучать ее. Я изумлялся ей, я увидел, как мощно, страстно и гибко распространяется она во все стороны, взмывает ввысь и закрадывается в глубину... а вы что?.. Называете меня аборигеном... Но вы-то что при этом? Вы хотите отвлечь меня, оторвать от камня, вовсе вырвать из процесса... выкорчевать, что ли? Словно я гнилой пень! А я живой. Вы предлагаете мне думать о торговле, о магазинах, о трухе и слизи какого-то непонятного места, о том сомнительном и подозрительном, что между вами, братьями Сквознячковыми, происходит. И это в момент, это в апогее, когда, может быть, и кульминация вот-вот наступит, это в минуты, когда я оживаю, распускаюсь, как цветок, начинаю соображать и что-то понимать, видеть не только тесные горизонты, но и перспективы и что-то даже и за ними, что-то уже по ту сторону, в запредельном. Славно уже то, что люди перестают быть лишь фамилиями. В моем черновике, если вдуматься, заключен известный смысл, нужно только еще поработать, отточить стиль, развить некоторые мысли, уяснить те или иные детали, почетче прорисовать фабулу. Самое время вперед! И вот когда так, а не то, что было прежде, вы мне говорите, что все это ерунда и надо кончать, надо расходиться по домам и жить как всегда. Мне нужно пройтись по всем складывающимся тут обстоятельствам, исследовать все попутно возникающие нити, русла и извилины, ощупать все изгибы и потрогать разные загогулины, нужно, главное, проделать весь путь до конца, а вы говорите о неведомом голосе в каком-то тошном закутке и в этом, мол, вся разгадка. Но в этом не больше загадки и разгадки, чем в моем прошлом, когда я был туп и фактически недвижим, когда в моей одуревшей башке с одной и той же фразы начинался - в который раз! - многажды слышанный разговор. И ведь не я придумал злополучную фразу, я подслушал ее на берегу реки, и она засела у меня в голове. Я стал ее пленником, она угнетала меня. А теперь я, продвинувшись, как и хотел того Ниткин, вперед, знаю, что в ней нет никакого ребуса, что она пуста, что ее можно безнаказанно обойти, можно ее не заметить, пренебречь. Вы не прочь напомнить, что в начале, мол, было слово и это-де такая истина, что никуда не сдвинешься, пока ее не проглотишь, не запихнешь в себя. Не спорю. И готов запихнуть. Но только вы поработайте своей головой, а она у вас, похоже, одна на двоих, и попробуйте понять, что речь-то идет о заглатывании истины, а не самого слова, и истина эта все-таки просто придумана разными головастыми людьми, слово же, как ни крути, ускользает, оно далеко, оно вне, Бог знает где. Вот и выходит, что когда мы величавы и страшно просвещены, сгодится между делом поразмыслить и о том пресловутом слове. Мудрецы прикидывают, что бы оно значило. И вдруг дела складываются попроще, и пусть даже вокруг буря, натиск и всякие катаклизмы, а все же повседневность и чуть ли не сугубый материализм, - о слове, почитай, можно забыть. Оно было в начале, и тут у нас, не шутейно выбитых из колеи, напрашивается вопрос, в начале чего, а раз так, то уж... впрочем, начнем с того, что нас трое, мы отчасти слиплись, отчасти разошлись во мнениях и многом еще разном... а уж любознательность постепенно, или сразу, это как придется, уведет нас на такие открытые и тайные тропы, на такие перепутья, что и мать родную позабудешь, а не только что-то там в самом деле бывшее, в начале-то...