Зга Профилактова (СИ)

- Вы мыслите и меряете земными мерками, и для вас Сухоносов не зловредное насекомое, а человечище, отъявленный негодяй, гений зла, а я смотрю большими глазами и вижу дальше, мне замечать Сухоносова и ему подобных недосуг. Я весь в других измерениях. А там и другие миры. Может быть, это пятно, оно, может, приоткрывшийся вход. Я почти уверен. И я уйду. Может, вернусь туда, откуда пришел, а может, попаду куда-нибудь в неведомое. Или меня отшвырнет. Там, может быть, одна какая-нибудь мерзкая копоть, что-то невыносимое для здешних, и я, даже я, буду отравлен. Но в любом случае я перестану жить здесь, и тогда вы сможете преспокойно списать дело в архив.

- Когда же вы предполагаете уйти? - выпрямился следователь на стуле и взглянул холодно.

- Это вас не касается. Засады, если вы о чем-то таком подумываете, вам не помогут. Я все равно уйду.

- Да и никакого пятна я не видел. Где мне устраивать засаду? - Сверкалов с показным недоумением развел руки в стороны.

- Маруська ни в чем не замешана, запомните это. Она простая женщина. Добрая и простая. Приютила меня. А когда я исчезну, она загорюет, и громко, вы услышите. Вот тогда и считайте, что дело сделано.

Следователь Сверкалов кивнул - он, мол, понял и к тому же вполне удовлетворен. Он действительно обрадовался, когда Профилактов ушел, оставил, наконец, его в покое. А через несколько дней Маруська загоревала, ибо Профилактов бесследно исчез. Его тела не нашли; дело то ли скоро спишут, то ли списали уже. Следователь, быстро забывший о пережитом унижении, словно помолодел...

- Откуда же вам все это известно, ну хотя бы про разговор следователя с Профилактовым? - спросил Федор мрачно.

- Сверкалов одно время был ее любовником, в постели и выболтал, - сказал Ниткин.

Вадим изумленно вскинулся:

- А вы что же?

- Я простил.

Встрепенулся и Филипп:

- Сапоги красные от следователя достались! Он в них, бывало, когда за очередное дело брался, выходил на оперативный простор!

- Это была бы сага исландская, - возразил Федор.

- Зачем сага, достаточно и былины, - подвел итог Вадим, и вид у него при этом был, как ни странно, благодушный.

***

Однако на улице, покинув Ниткиных, - а что-то такое, вроде "кончен бал", или даже более или менее отчетливо воспроизводящее библейский сюжет изгнания из рая последовало от самобытно трактующих гостеприимство хозяев, - Вадим говорил другое, и тогда уже тон у него был далеко не мирный:

- Бесноватые, мразь, пропащие души... Сапоги этот гнилой мужичонка - вот уж чисто бледная поганка! - взял за жену, выменял, сволочь. Они ему без надобности, но в нищете все сгодится. А нищета ужасающая, самое первое - в духовном смысле, да и водка дрянь. Безумны оба...

- Кнут был, а на пряник их уже не хватило, - подхватил Филипп.

- То-то и оно, - согласился старший брат. - И я бы съел чего-нибудь. Продержали на голодном пайке... Ты говоришь: пряник. Пряник был бы кстати. А заметьте, убожество убожеством, а к земле они нас пригнули знатно и, если посмотреть правде в лицо, фактически растоптали. Разве можно это так оставить? Я буду жаловаться.

- Ларчик открывается просто, воображение у них богатое и фантазия работает вовсю, вот в чем штука, - глубокомысленно изрек Федор.

Филипп не согласился:

- Ларчик... Все слова-то какие затертые, обороты, формулы, набившие оскомину. И про воображение, я считаю, тоже ни к селу ни к городу сказано. При чем тут фантазия, если этот осел излагал, по его словам, чистую правду?

- Фантазий вообще много, и они разные бывают... - неопределенно ответил Федор.

Близился вечер. Троица бестолково топталась у Ниткиных под окном. Братья зашептались, начал Филипп:

- Помнится, Сонечка все твердила и оговаривала, чтоб мы пока не сердились, не обижались. Пока... А когда-то и впору, в самый раз? Странно! И как быть, если уже накипело? Когда, где мне позволят, наконец, излить душу?

- Ты что, пьян?

- Ни в одном глазу!

- Я так больше не могу. - Вадим, схватившись за грудь, громко простонал. - Водка это еще куда ни шло, да и не без удовольствия, да, некоторые мгновения припоминаю с известным удовольствием, например, сапоги красные, вообще, надо признать, бабенка в теле, и улыбчивая такая, оживленная, но... Я же у них, у этих безумцев, валялся на диване, корчился, как пес в своей блевотине, этот момент куда... куда мне его засунуть? Уже вижу, что незабываемо. Я от страха, что греха таить, сомлел, едва в штаны не напустил, а то и напустил, кто знает... Мое падение, мое унижение... как вспомню... как это переварить? Как с этим жить? Я возвращаюсь домой. У меня магазин. Я больше не могу здесь.

- Но мы на полпути, остался всего шажок! - закричал Филипп.

- К чему?

- Ты говоришь, Вадим, она оживленная и улыбчивая, но я готов поспорить, она себе на уме, сама на это намекала, и в своем принципиальном эгоизме расписывалась, и от нее, согласись, какой-то холод. Снежная королева! - Федор выразительно потряс в воздухе крепко сжатыми кулаками.

Вадим демонстративно попятился от сумасшедшего.