Жадина

Дорожки на ее щеках не прозрачные от слез и дождя, а черные. Черный в темноте означает в том числе и красный. Они блестят, и они вязкие. Потому что состоят из крови. И капли, набухающие в уголках глаз Нисы — тоже кровь.

Я думаю о болезни, как и все другие люди, ощущаю ужас от одной этой мысли, и в голове моей происходит спазм, становится больно.

Только вот все оказывается еще хуже, чем самый большой страх в истории человечества. Я вижу, как в капле крови Нисы, полной и тяжелой, готовящейся скатиться вниз, что-то шевелится.

— Я плачу кровью?!

Но я уже не могу ей ответить, потому что из капли ее крови выбирается что-то мерзкое. Оно не толще шерстяной нити, похоже на извивающегося червя или на пиявку. Ниса прижимает руку к глазу, но я ловлю ее за запястье.

— Нет, не трогай это!

— Что там?! Оно живое!

Я не знаю, живое ли оно, но оно шевелится. Оно покидает ее глаз, растягивая слезный проток.

— Что там?!

— Длинная и мерзкая штука.

Ниса дергается, но я мотаю головой.

— Подожди, пусть она лучше выползет, чем вернется обратно!

Я отрываю одну из астр, красную, подношу к щеке Нисы, предлагаю существу выползти на нее. Мне не хочется, чтобы оно попало Нисе на руки или в нашу землю.

— Не закрывай глаза, — говорю я. Существо покидает ее глаз, оно падает, извивается между частых, красных лепестков. Нам с Нисой нестерпимо отвратительно, но ни один из нас не успевает этого озвучить.

Потому что меняется все. Я думаю, что мы очень не вовремя оказались в дурацком черно-белом фильме, где оператор совершенно не умеет работать со светом.

Я запрокидываю голову, чтобы понять, почему закончилась ночь, и оказывается, что она не заканчивалась. Небо полно звезд, они — рассыпанные по приборной панели лампочки, вспыхивают и гаснут, и снова вспыхивают.

Но не излучают света. У него нет источника, он ниоткуда не идет. Мы то ли в сумерках, то ли на старой фотографии, все неясно и блекло, все смертельно холодно и ненадежно, а еще периодически погружается в темноту. Я встаю на ноги, поднимаю Нису. Мы на том же месте, в то же время. Золотой свет исходит из столовой.

Но астры не имеют цвета, на небе мигают звезды, а луна путешествует по облакам, словно корабль по морю. В секунды, когда все погружается в темноту, я не чувствую своего тела.

— Это одно из умений твоего народа? — говорю я. — Путешествовать в страшноватое и черно-белое?

Ниса только качает головой. Глаза у нее большие, а лицо испачкано кровью.

— Я не знаю, что происходит. Так быть не должно.

Мы не должны здесь быть.

Но если мы уже здесь, то что мы должны делать? Раньше Ниса не плакала кровью, поэтому ответа на этот вопрос у меня нет. Звезды на небе мигают, ветер не колышет астры и траву, но продирает меня до костей, и даже со звуками что-то совершенно не так. Полная тишина нарушается вдруг шорохами и каким-то странным хрустом. Бывает такой, если наступить на насекомое.

Только окно в гостиную — золотое, настоящее. Я беру Нису за руку, говорю:

— В дом!

— Ты думаешь, в доме все в порядке?

— Там горит свет!

Я смотрю на астру, ее лепестки больше не шевелятся.

— Оно сбежало! — говорит Ниса.

— Давай и мы побежим!

Ощущения совсем другие. Нет, мы не в невесомости, но мне кажется, что мой организм и мир взаимодействуют как-то неправильно. Я не могу этого объяснить, ощущение неприятное. Мы оказываемся в доме куда быстрее, чем должны, словно пространство сжимается, как сложенная вдвое бумажка.

В столовой все снова черно-белое, хотя квадрат окна и изнутри кажется золотым. Мама и папа здесь, но после того, как мы все попадаем в темноту, их уже нет. И все же я слышу их голоса, доходящие до меня, словно сквозь воду.

— Любовь моя, все закончилось. Помнишь, что говорил мой бог? Он едва не разрушил все, мой милый, но Марциан спас тебя. Мы можем больше не ждать наказания. Мы можем жить дальше.

Они снова появляются, и я замечаю, что родители словно их отражения. Бестелесные изображения. Мама сидит на стуле, папа стоит рядом с ней, положив руку ей на плечо, и она гладит его пальцы.

— Мама! Папа! — кричу я.

И Ниса вторит мне:

— Госпожа Октавия! Господин Аэций!

Папа говорит:

— Мне кажется, ты все равно чем-то обеспокоена. Это из-за Нисы? Я тоже заметил, как они похожи.

— Это невозможно, — говорит мама. — Я видела ее тело. Я видела ее сердце вне ее груди. Просто совпадение, правда?

— Без сомнения. Комбинации генов, ответственные за наш фенотип, это лотерея. Есть шанс, что им выпали билеты с похожими цифрами, вот и все. Так бывает.

— Я не волнуюсь об этом.

— Но волнуешься о чем-то другом.

Папа тянет ее за руку, и она встает, прижимается к нему.

Я беру со стола тарелку и швыряю ее на пол. Она разбивается, но осколки не останавливаются, дробятся и распадаются, превращаются в фарфоровый песок, но не замедляются в разрушении, пока я не перестаю видеть их.

Ниса ругается, я беру вилку и прокалываю ближайший шарик. А папа начинает петь. Голос у него прекрасный, глубокий и мелодичный, но сейчас кажется, будто его передает дурное радио. Оно хрипит, срывается в тишину, и снова пускает его в эфир.