Жак-француз. В память о ГУЛАГе

И оратор первый поднимал руку. Тех, кто не спешил последовать его примеру, брали на заметку. Имена записывали. Позже многие партийцы мне говорили, что на допросах 1937 года им ставили в вину то, что за пять-шесть лет до того они не подняли руку на выборах секретаря ячейки».

На собраниях в ячейках обсуждают прессу, в частности «Internationale Presse-Korrespondenz», журнал, издававшийся по-немецки до прихода Гитлера к власти; там публиковались статьи коммунистов из свободной Веймарской республики. Эти публикации, написанные видными коммунистами или сочувствующими, так называемые «корреспонденции международной прессы», были чем-то вроде интеллектуальных и революционных дрожжей, на которых всходили подпольные дискуссии. Жак и его товарищи жадно просматривают статьи, обсуждают их, соглашаются с ними – им кажется, что они наконец-то читают правдивые слова. И тут же они организуют забастовки, распространяют брошюры, идут на риск. «На нелегальной работе в коммунистической партии было иначе, чем в службе международных связей. Позже мне придется скрывать свои взгляды, выдавать себя за другого, вести себя как безукоризненный буржуа, чтобы не привлекать внимания окружающих. Ну а в подпольной КПП я был рядовым активистом и пропагандировал коммунизм, рискуя головой».

И в конце концов он в самом деле попался. «Однажды ночью мы с товарищем перебрасывали листовки через ограду казармы польской армии. Это был пятнадцатый уланский полк, состоявший большей частью из украинцев. В тот момент нас не тронули. Но это была западня, и вскоре ко мне пришли с обыском».

Листовки предназначались украинцам из Восточной Польши, служившим на западе Польши, в городе Познани. Партия считала, что возможна война между Советской Россией и империалистическими странами, в том числе и Польшей. Следовало приготовить молодежь к возможному развитию событий. Таким образом, листовки призывали молодых украинцев в случае войны с СССР обратить оружие против угнетателей – польских помещиков, фабрикантов, словом, капиталистов – и брататься с советскими трудящимися, рабочими и крестьянами. Полиции в руки попало около тридцати килограммов листовок.

«Это было серьезное преступление. Призывать солдат к нарушению присяги считается тяжким преступлением в любой стране!»

Полицейские обыскали комнату Жака, нашли чистую бумагу и ротатор.

– Кто вам дал эту машину?

У него была наготове история: этот чемоданчик доверила ему девушка, случайно встреченная в парке. Что там внутри, он не знал. Незнакомка не пришла за своим чемоданчиком. Не пойман – не вор. Жак до сих пор удивляется долготерпению полиции при Пилсудском, которая его пальцем не тронула. Но ведь с него и взять было нечего. Были арестованы двое других членов группы, в том числе зачинщик операции. Жак был всего-навсего последним звеном в цепочке. Большая удача для полиции, которая знает, как слаба познанская подпольная партийная организация: ведь Познань и ее окрестности – места традиционно консервативные, где ячеек не так много. «Допрашивавшим меня полицейским наверняка было известно, что я сын важной персоны. Но от товарищей я знал, что в Познани полиция вообще более корректна. В этой части Польши, прежде находившейся под властью Германии, уважали дисциплину: полиция пускала в ход силу крайне редко. Зато в восточной части, прежде принадлежавшей России, избивали почем зря».

И все же он угодил в тюрьму – в первый раз; с высоты своего последующего опыта, сравнивая эту отсидку со всеми остальными, он на все лады расхваливал познанскую тюрьму. «В первые месяцы заключения я смотрел в окно: на нем была решетка, но оно не было загорожено непрозрачным щитом, как в России. Сквозь решетку всё было видно. Я сочинял стихи, что-то вроде: “Это вы за решеткой, а я на свободе”». Молодого идеалиста первое заключение ничуть не сломило – во всяком случае, так ему помнится спустя семьдесят с лишним лет. «Всё по-честному: я знал, на что иду».

Когда его привели в его первую камеру, надзиратель стал заполнять табличку, висевшую на стене: имя, фамилия, дата рождения, правонарушение… Правонарушение? Суда еще не было, но надзиратель аккуратно вывел: «коммунист». Молодой человек энергично запротестовал:

– Коммунист – это не правонарушение!

Тюремщик не растерялся:

– Не вам меня учить!

«Я попросил чистое нательное белье – и мне его принесли. Я мог делать что хотел. У меня была бумага, были карандаши. Я попросил, чтобы мне принесли книги Ленина, опубликованные в Польше польским издательством во время режима Пилсудского. В этой тюрьме я впервые принялся изучать Ленина. Много времени спустя, после лет, проведенных в ГУЛАГе, я вернусь в Польшу – теперь она будет коммунистической. Помню в 1970 году выставку, посвященную столетию со дня рождения Ленина: там будут труды Ленина, опубликованные на всех языках мира, даже на тамильском и на суахили, но я не найду там ни одного польского издания времен Пилсудского.

– Помолчи-ка, товарищ! Не хочешь же ты, чтобы все узнали, что при фашисте Пилсудском в тюрьме разрешалось читать Ленина?»