Жак Лакан: введение

То есть Сверх-Я – это инстанция, которая говорит: «Наслаждайся!» Но ее задача не в том, чтобы субъекту было хорошо. Она мучает, третирует, запуская те порочные круги, которые в свое время были описаны Мартином Лютером.

Я бы хотел в связи с этим сюжетом еще проговорить момент, который касается более широкого социального контекста и его связи с императивом «наслаждайся!». Когда общество репрессивное, когда общество основано на запретах, на ограничении удовольствия, на ограничении наслаждения, как, например, это было во времена Фрейда: викторианская эпоха, секс – это что-то из ряда вон выходящее, что-то совершенно запретное, что-то совершенно невозможное, что-то, что заставляет людей испытывать по поводу этих желаний сильные угрызения совести. То это рождает сильное желание этот запрет нарушить. Соответственно, императив наслаждения налетает на запрет – из этого возникают угрызения совести, муки вины, неврозы и т. д.

Когда общество репрессивное, субъект испытывает вину, с одной стороны, за желание наслаждаться, а с другой – за невозможность наслаждаться. Но в таком обществе он как будто бы чувствует поддержку. Все не могут наслаждаться, и это нормально. А если взять, допустим, средневековое общество, которое вообще культивировало страдание, боль, то в такой логике это, собственно, и есть удел человеческий. Да, ты страдаешь, мучаешься, но, как говорится, «Господь терпел и нам велел». То есть общество в целом солидарно с твоим страданием, солидарно с твоими ограничениями. Однако в какой-то момент репрессивное общество стало невыносимым, запреты стали слишком обременительными, их издержки стали слишком высокими – неврозы и прочие психические проблемы. В этот исторический момент на сцену выходит психоанализ.

Фрейд освободил, эмансипировал человечество, позволил ему соприкоснуться со своими желаниями. В том числе с теми желаниями, которые мыслились в качестве греховных, неправильных, недопустимых. Но в какой-то момент человечество перешло в другую крайность – в крайность пермиссивного общества, общества, где все можно, где нет вообще никаких ограничений и где Большой Другой говорит: «Наслаждайся! Ты должен наслаждаться! Давай, веселись – жизнь прекрасна, веселись, радуйся, пусть брызги счастья разлетаются во все стороны». С одной стороны, кажется, что это более здоровая ситуация по сравнению с репрессивным обществом, где Большой Другой, наоборот, запрещал наслаждаться, но с другой – если поместить пермиссивное общество с его императивом «Наслаждайся!» в контекст лакановских размышлений о Сверх-Я, то может получиться гораздо более неоднозначная картина.

Императив наслаждения, который исходит от Сверх-Я и который налетает на запрет, исходящий от отцовской функции, не исполним, по словам Лакана, ни для кого из говорящих. Как только субъект попадает в символическое пространство, как только он сталкивается с запретами, наслаждение оказывается для него недоступным. Соответственно, происходит столкновение желания получить это наслаждение с невозможностью его получения. Если репрессивное общество делало эту невозможность терпимой – никто не получает, и это нормально. То пермиссивное общество посылает субъекту тот же императив наслаждения, но еще более усиленный. И от этого субъект может страдать еще больше. Ведь теперь он испытывает вину не только за то, что у него есть трансгрессивные желания, но и за то, что он не может получить того, что он хочет. Что он неудачник. Если общество в целом как бы говорит: да, нормально не получать того, что ты хочешь, нормально мучиться от чувства вины и страдать и так далее. Это одно. А когда общество говорит: «Наслаждайся!», то неспособность наслаждаться рождает ощущение, как будто бы ты неудачник вдвойне.

Все вокруг говорит: «Наслаждайся!», а субъект не может этого делать (по своим конститутивным особенностям). Страдание пермиссивного общества связано не с тяжестью запретов, становящихся невыносимыми, а с требованием наслаждения, наталкивающимся на конститутивную неспособность наслаждаться. Субъекты пермиссивного общества идут к терапевтам и жалуются на то, что не могут наслаждаться, что все вокруг веселятся, а они не могут, что всем вокруг хорошо, а им – нет. То есть пермиссивное общество терроризирует субъекта именно наслаждением, усиленным эхом человеческого Сверх-Я. Если субъект не может наслаждаться, если он не живет так, что брызги счастья не летят во все стороны, то он обречен на чувство вины – как будто бы он неудачник, лузер, не может получить того, что хочет. То есть репрессивное общество создает одно напряжение между запретом и желанием, а пермиссивное – другое.