Жалейка

Могила, как всегда, была тиха и безразлична. Фрося возвращалась и возвращалась сюда с надеждой получить ответ или хотя бы какой-то знак, что мама с папой любили ее, что и сейчас, находясь в каком-то другом мире, помнят ее и жалеют. Но находила здесь только полнейшее равнодушие и тишину. И даже теперь, когда появилась папина жалейка, родители молчали.

Опустившись на колени возле могилы, девочка вдруг поняла, что держит в руке узелок с едой, которую сегодня заработала в поле.

Вечер становился густым и сумрачным. До полуночи оставалось несколько часов, и Фрося решила навестить Настасью. В сумерки одиночество всегда ощущается острее и больнее, чем днем.

В разрушенном храме было темнее и тише, чем на кладбище. На полу лежали груды битого кирпича, которые во мраке казались свежими могилами. Сквозь старые стены проросли кусты терновника.

– Тетя! – позвала девочка.

Детский голос пронзительно зазвенел посреди развалин.

– Кто здесь? – взволнованно вскрикнула Настасья.

Глаза начали уже привыкать к темноте, и Фрося смогла разглядеть тонкий силуэт. Настасья отделилась от черной стены и начала пробираться навстречу девочке.

– Кто ты? Зачем ты пришла ко мне? – испуганно спрашивала она.

– Тетя, я – Фрося. Помните? Я обещала прийти снова. Я пришла…

Сумасшедшая, обронившая свой ум в могилу детей, вовсе не потеряла сердце, как считала баба Клава. Оно осталось с ней и стало проклятьем, источником вечной муки.

Подойдя к девочке, Настасья обняла ее и горячо зашептала:

– Фросенька, милая, да как же я могу тебя забыть?! Ты подарила мне такое сокровище! Я же с ребятишками своими поговорила. Я теперь счастливая! Да, совсем счастливая! Я теперь к празднику готовлюсь, к встрече с ними. Я ведь снова смогу их увидеть и прижать к себе, приголубить. И они меня простят. Простят! Они ведь святые. Помнишь, Фросенька? Они у меня святые…

Настасья прижимала девочку к себе и гладила ее по голове. Объятие было страшным – будто обнимал не живой человек, а восставший мертвец, лишившийся плоти и тепла. От женщины веяло могильной сыростью и холодом.

Фрося пыталась унять дрожь и отогнать ужас – находиться рядом и разговаривать с Настасьей было невыносимо. Хотелось скорее уйти, спастись, пока не поздно отойти подальше от края пропасти, по которому бродила обезумевшая мать.

Но Фросю удерживали на месте не костлявые руки, а сочувствие, жалость и собственная боль.

– Спасибо, что пришла ко мне, Фросенька. Ты такая живая, от тебя тепло исходит. А знаешь, я уже и забыла, что живые люди такие теплые. Это так хорошо, что ты теплая. Удивительно! – по-детски радовалась сумасшедшая.

«Пока теплая», – с горечью подумала Фрося и обреченно проследовала за Настасьей в угол, который та обжила и отмыла своими слезами.

Они устроились в гнезде из старого тряпья. Ефросинья достала из котомки молоко и хлеб, чтобы разделить ужин с женщиной, которая когда-то, в другой жизни, знала ее родителей.

– Тетя, скажите, кем были мои мама и папа?

– Людьми, – охотно откликнулась Настасья. – Хорошими людьми, сердечными. Знаешь, такие люди очень дорого ценятся. В них много тепла. А во мне уже ничего не осталось, за меня и грошик взять дорого, все равно никто не даст…

– А кем они были? Что делали? Что говорили? – спрашивала девочка, хотя понимала, что ответа не получит. Вытащить правду из безумия труднее и безнадежнее, чем из могилы.

– Помню, они говорили так: «Давай, Настенька, детки наши, когда вырастут, дружить будут. Твоя младшая доченька с нашей Фросюшкой ровесницы…» А мама твоя еще обещала из ситцевого обреза вам платьишки одинаковые сшить. Только не успела… А хорошие бы получились платья, жаль… Весь ситец, как поле, мелкими незабудками устлан был. Я прежде даже и не видела такого красивого отреза.

Фрося тихо заплакала, не в силах терпеть эту муку.

– А давай, Фросенька, сейчас этот кусочек хлеба моим деткам отнесем? В могилку. Ты ведь не против, верно? Тебе ведь не жалко? Там, в могилке, твоя названная подружка лежит… Я вот все думаю, вдруг им на том свете не хватает чего? Они же маленькие все, вдруг их кто-то большой обделяет? Пойдем, прикопаем в землицу этот кусочек – может, и на душе у меня поуспокоится, может, поутихнет как-то. Я так часто делаю…

Лица и призраки

Пока Настасья хлопотливо искала в груде ветоши самый лучший и чистый лоскут, чтобы завернуть в него кусок хлеба для детей, Фрося выбралась из развалин и побрела по кладбищу. Уже смеркалось. Вот-вот должны были засиять звезды и луна.

– Фроська, что ты тут делаешь? – окликнула девочку крупная горластая баба.

Варвара была самой шумной в их деревне. Она всегда первая лезла в драки и устраивала скандалы, когда кто-нибудь ущемлял ее права. «Вся седая, а ума так и не нажила. Вот бедовая баба!» – осуждали ее соседи.

Даже Варварина корова, Сатанка, была взбалмошной и бодливой и доставляла пастухам больше хлопот, чем все остальное стадо.

– Поди сюды. Сюды. Я тебе конфетку дам, – покрикивала Варвара, подзывая девочку.

На ее вопрос Фрося отвечать не стала, но покорно подошла.