Еще несколько толчков, и он глубоко входит в меня, пока его бедра не прижимаются к моим, его низкие стоны вибрируют в каждой косточке моего тела, а его член дико дергается.
Медленно я возвращаюсь на землю и осознаю, что только что произошло и где я нахожусь.
Он опускает мои дрожащие ноги, проводит подушечками пальцев по моим бедрам и обхватывает мои бока, прижимаясь лбом к моему.
— Скажи мне своё имя, — шепчет он.
Я не говорю, предпочитая оттолкнуть его. Наклонившись, чтобы взять свою одежду, я одеваюсь, мои конечности все ещё дрожат от того, как он только что оттрахал меня.
Определенно, это лучшее, что у меня когда-либо было.
Внезапно воздух становится удушливым, и мне нужно уйти. Сейчас.
Мне не нравится, как он заставляет меня чувствовать себя. Потому что я хочу назвать ему своё имя. Я хочу спросить, куда он идет и кто его друзья, но… я так не делаю.
Я не так функционирую.
Поэтому вместо этого я поворачиваюсь назад, чувствуя, что стены словно смыкаются вокруг меня. Подойдя к нему, я скольжу пальцами по его шее и поднимаюсь на носочки, оставляя мягкий поцелуй на его припухших губах.
Его глаза темнеют.
Затем я выхожу из туалета, двигаясь как можно быстрее, чтобы убедиться, что он не последует за мной.
Он этого не делает.
И когда три часа спустя в переулке я пускаю пулю в шею бармена Эндрю, наблюдая, как его кровь заливает потрескавшийся тротуар, а он падает на колени… всё, о чем я могу думать, это о том, как бы я хотела назвать Николасу своё имя.
3. НИКОЛАС
Мой желудок завязан в узлы. Такие, от которых тревога закручивается в голове, а желчь поднимается по задней стенке горла.
Меня мало что беспокоит и ещё меньше что тревожит, но каждый раз, когда я смотрю на свою сестру, Роуз, эти чувства бродят там, на заднем плане и мучают мою совесть, как птица, клюющая дерево. Знание того, что я вижу её в последний раз и вернусь неизвестно через сколько времени, усиливает это ощущение.
Это не первый раз, когда я буду работать под прикрытием, но это
— Голоден? — спрашивает она, поднимая на меня бровь и кладя руку на бедро.
— Можно.
Я пожимаю плечами, постукивая пальцами по круглому деревянному обеденному столу, наблюдая, как она мечется по крошечной кухне. Она возится, насыпая макароны из коробки в кастрюлю и проводя обкусанными ногтями по своим темно-рыжим волосам.
— Когда ты в последний раз встречалась со своим спонсором?
Ее тело вздрагивает, и она упирается руками в край белой плиты, опуская голову с тяжелым вздохом.
— Не начинай, Ник.
— Я ничего не начинаю. Я просто спрашиваю.
— Ну так
У меня щемит в груди, и я хмуро смотрю на неё, переводя взгляд с веснушек на её лице на выступающие кости бедер, хотя они уже не так заметны, как раньше, затем на шрамы и потускневшие следы, разбросанные между пальцами и вверх по рукам.
Она берет деревянную ложку из ящика справа от себя, и другие предметы посуды звенят, когда она резко закрывает его.
— Я
Уголок моего рта приподнимается, и я потираю челюсть, щетина царапается о подушечки пальцев.
— Послушай, малышка…
— Я на три года старше тебя.
Я ухмыляюсь.
— Семантика.
Она смеется, качает головой, поворачиваясь к плите и помешивая макароны.
Мой желудок сжимается, мозг пытается вытолкнуть слова изо рта, когда я не хочу их произносить. Меня мало что волнует, кроме работы, но если я за что-то и
— Мне нужно будет уехать на некоторое время.
Её плечи опускаются.
— Для чего?
Я провожу языком по передней части зубов.
Она колеблется.
— По работе?
Я киваю.
Она кивает головой, пальцы подносятся ко рту, где она обгладывает их кончики.
Тяжело выдохнув, я встаю, деревянные ножки стула царапаются об уродливый паркетный пол, и я направляюсь к ней.
— Это отвратительная привычка.
Она смотрит на меня, её губы дергаются в призрачной улыбке.
— Да, ну… бывало и хуже.
Нахмурившись, я легонько отталкиваю её руку от рта.
Она тихонько хихикает и возвращается обратно, чтобы продолжать помешивать пасту.
— Полегче, Ник. Если мы не можем шутить о прошлом, мы никогда не сможем двигаться дальше. Кроме того, юмор помогает мне.
— Юмор должен быть смешным.
— Не моя проблема, что у тебя плохой вкус.
Я двигаюсь быстро, хватаю её и притягиваю к себе, обхватываю её шею своей рукой и потирая кулаком её макушку.
Она вскрикивает, поднимает деревянную ложку, чтобы ударить меня по руке.
— Отпусти меня, придурок!
Веселье согревает мою грудь и распространяется по моим конечностям, когда я отпускаю её, улыбаясь, когда она ругается и поправляет волосы. Глядя на меня, она идет к маленькой кладовке у левой стены и поднимается на цыпочки, чтобы взять банку, а затем возвращается к кастрюле.