Жалоба

Став настоятелем старой полуразрушенной церкви в области, он обзавелся тощим провинциальным приходом, таким же, каким и сам был в то время. Со временем, на спонсорские деньги, взявшиеся оттуда, откуда лучше и не знать, он отстроил храм божий так, что слава о нем дошла до областного центра и даже до соседних регионов.

В церковь потянулись страждущие совсем другого рода и достатка. «Нивы» с грязными колесами сменились шикарными иномарками. Каков поп, таков и приход, говорили издавна. Существует, однако, и обратная взаимосвязь. Вместе с паствой преобразился и сам отец Гавриил. Голос его понизился тона на три, стал звучным и властным. Живот, который он видел раньше только у других, отрос теперь и у него, став одной из важных регалий уважаемого сановника. Серебряный крест на рясе стал сначала позолоченным, а затем и золотым. Сама ряса, в прошлом хлопчатобумажная, сменилась шелковой.

Отец Гавриил из Сергея Петровича получился хоть куда! Службы он служил смиренно, требы совершал благочинно. Древний язык молитв он так толком и не освоил, немилосердно перемежая его современным. Однако дородная внешность и густой, ближе к басу, баритон, полностью компенсировали этот недостаток, превращая его, скорее, в некую изюминку, лишь добавлявшую любви и уважения прихода к своему пастырю.

Ну и, конечно же, не забывал предстоятель самого себя. Трехэтажный дом, огромный внедорожник, молодая жена и многочисленный розовощекий выводок, – все было при нем.

Усвоив из богословских книг, что человек слаб, а грех неизбежен, ни в чем себе отец Гавриил не отказывал. Словом, делая вид, что любит бога, любил он жизнь во всех ее проявлениях. А жизнь, очень даже, любила отца Гавриила.

Войдя в просторную палату, напоминающую трапезную, Марья Ивановна оказалась перед святым отцом.

– Здравствуйте, батюшка!

– Здравствуй, дочь моя. Как зовут тебя?

– Марья Ивановна. Можно просто – Мария.

– Откуда пожаловала, Мария?

– Из города. Вот, с Николаем Угодником хотела пообщаться, а мне тут посоветовали…

– Правильно посоветовали. Ты когда в последний на исповеди была?

Марья Ивановна постеснялась сказать, что на исповеди она не была ни разу в жизни. Поэтому ответила неопределенно:

– Давно.

– Это плохо. Исповедь душу очищает, облегчение приносит. С чем пришла, в чем согрешила?

– Да, как бы это сказать… В общем, мне шестьдесят пять. Вроде, жизнь уже прошла, а я… я… влюбилась я. Не грех ли это в моем возрасте?

– Любовь не грех, если любовь не греховна. Ты замужняя?

– Нет, в разводе давно.

– Стало быть, любовь твоя не твой муж?

– Нет, конечно. Нет у меня мужа.

– Если женатого полюбила, это грех. Сказано богом: «Не возжелай жены ближнего своего». Это же и к мужу чужому относится. Тот, кого ты любишь, женат?

– Я не знаю. Скорее всего, да.

– Грех тогда на тебе большой. Смирить тебе надо и дух свой и плоть. А ты почему не знаешь о его семейном положении? Или он скрывает?

– Я с ним лично никогда не встречалась. Только по телевизору вижу, а вживую только один раз и издалека.

– Так у вас с ним плотских сношений не было?

– У нас ничего с ним не было. Он для меня и не человек: идеал, кумир.

– Это тоже грех. «Не сотвори себе кумира», так господь на скрижалях Моисеевых запечатлел. Здесь, дочь моя, епитимью налагать надо…

Немного отойдя от первоначальной неловкости, Марья Ивановна стала потихоньку рассматривать обстановку и самого батюшку. Батюшка был хорош: черная окладистая борода с проседью, густые, несмотря на возраст, волосы, кустистые брови… Не человек – монумент. Да и шутка ли: от самого бога по доверенности действует. А ряса-то! Ох, красотища…

И тут, восхищаясь шелковой рясой, Марья Ивановна посмотрела вниз и увидела край голой ноги священника, обутой в сандалию. На большом пальце отца Гавриила рос неостриженный желтый ноготь!

Марья Ивановна вдруг поняла, почему раньше не ходила на исповедь: Кому исповедаться, понятно, но перед кем? …Что у него под рясой? Чем он занимается, когда уходит домой? Куда он гоняет на своем большом черном внедорожнике? Собираются, наверное, за столом и нас, дур, обсуждают. Ржут, поди, над нами! А я тут про любовь свою рассказываю, а он мне про епитимью… Боже мой! А сам-то он, когда в последний раз исповедался? И кому? И в чем?

Теперь, куда бы не смотрела Марья Ивановна, желтый ноготь неизменно притягивал к себе ее взгляд. Все сводилось к нему, начиналось и заканчивалось на нем. Как Альфа и Омега…

Раньше я посмеивался над излишним тщанием при формировании имиджа. А вот, поди ж ты! Одна деталь, сущая мелочь, и весь образ трещит по швам, рушится вылизанный фасад. И шикарная борода, и золотой крест, и баритон, и ряса, будь она не ладна… все летит в тар-тарары, обесценивается, как рубль в девяносто восьмом.

Дальнейшую отповедь слушала Марья Ивановна уже краем уха. Ответы ее стали односложными. Желание пооткровенничать, и так, не шипко сильное, окончательно иссякло.

Этот желтый ноготь будто стал доверенным лицом своего хозяина. Узурпировал внимание Марьи Ивановны, а о разглагольствованиях отца Гавриила и слышать не хотел! Сам все знал, на все вопросы имел ответ: