Жалобная книга

А и не зря, кстати, беспокоится мой сладчайший наставник, идеальный любовник, мальчик моей мечты, самая бесчувственная из скотин в хлеву Великой Матери Цирцеи. Мне сейчас тут, с ним, как ни крути, хорошо – насколько это вообще возможно при текущем раскладе. Чужие шкуры мне нынче утром явно без надобности, да и свинство это, честно говоря, по чужим шкурам лазать. Как ни крути, а права была индийская ведьма, ох, права…

– Слушай, – задумчиво говорит мой погубитель, – ты что-то мрачная такая, еще хуже, чем вчера. Может быть, я что-то не то делаю? Таскаю тебе кофе в постель, как образцовый герой дамского романа, самому смешно… Может быть, если бы я запер тебя в кладовке, связав по рукам и ногам, а вечером покормил бы картофельными очистками, твое настроение было бы хоть немного лучше?

Невольно улыбаюсь, вообразив себя в его кладовке: руки заломлены за спину, морда в картофельных очистках. Этакая Жюстина[13] из Бабушкина, о да. История Вэ[14]. Высокий класс.

– Вот видишь! – торжествует. – Стоило только предложить, и тебе уже весело.

– Спасибо, – говорю вежливо. – Но, знаешь, пожалуй, все-таки не нужно. Не моя это стезя. Я бы сама тебя с наслаждением связала и где-нибудь заперла, дай мне волю… К тому же, в кладовке у меня будет масса возможностей подумать. О тебе, о себе и о нас. Представляешь, какой ужас?

– Не представляю. Почему – «ужас»? Все ведь хорошо, было и есть, а что будет – неведомо, но чертовски интересно, разве не так?

И тут я пала так низко, ниже не бывает. Разревелась ни с того ни с сего, практически на пустом месте, во время распрекрасного завтрака в постели, о каком и мечтать не смела – вот еще вчера утром, между прочим, не смела, а сегодня получила на свою голову, господи, да что же это?!

Он, слава богу, молчит. Гладит меня по голове, как ребенка. Да, снова – как ребенка. Любимых женщин гладят по голове совсем иначе, уж я-то знаю, но, ладно, сойдет, и на том спасибо, нельзя быть такой мелочной, в конце-то концов…

– Ничего, – говорю, – ничего. Все действительно хорошо, но не так, как мне хочется, а как-то иначе хорошо. Ты лучше всех в мире, правда, просто все не так. Но это нормально, в порядке вещей, этот закон природы я знаю, это мы проходили…

– Какой закон?

Ишь, вытаращился. Интересно ему. Действительно интересно. Мое небо обрушивается на мою же землю со скоростью сто двадцать катастроф в минуту, а ему, видите ли, интересно послушать, что я теперь скажу о законах природы. Фантастическая все же тварь. Ангел бессмысленный. И, как водится, беспощадный. Своими руками убила бы, если бы не…

Если бы не.

Но все же он молодец, поговорить – дело хорошее. Все лучше, чем носом шмыгать бездарно. Он у меня от слез распухает и краснеет с катастрофической скоростью, между прочим. Красота нечеловеческая, да уж…

– Одни люди, – объясняю, – от рождения пригодны для того, чтобы любить, а другие только и могут что быть любимыми. Они – вы! – не виноваты, знаю. Никто не виноват. Всякому чужая участь кажется лакомым куском. Но тут уж ничего не поделаешь, каким родился, таким и живи.

Мотает головой.

– Господи, Варенька… Да нет же. Все не так. А если даже и так, значит, мы с тобой путешествовали по этому морю в одной лодке, а не в разных. Просто я в какой-то момент оказался за бортом. Хочется верить, вполне добровольно. А ты все не спешишь нырять. Имеешь право. Но на твоем месте я бы в этой лодке не задерживался. Худая, в сущности, посудина.

– Ну, значит, увидимся на дне, – бурчу. – Рано или поздно.

– Что я, собственно, все это время стараюсь сделать, так это утянуть тебя в пучину, – улыбается он. – А ты брыкаешься зачем-то. Да еще и меня обратно, в лодку тянешь. И я бы в общем с радостью рядышком посидел, веслом бы помахал, просто давно уже оброс жабрами да плавниками. Мне в твоей лодке – погибель. То есть не именно вот в твоей, а в любой лодке. Мне теперь в море нужно жить.

– Заигрались мы с тобой в метафоры, – вздыхаю. – Еще немножко, сами себя понимать перестанем, не то что друг друга. Послушать нас со стороны – не жизнь человечья, а сплошь художественная декламация. Ужас. Взрослые ведь люди… Значит, так. Давай договоримся. Полдня ты будешь делать вид, будто любишь меня больше жизни, ни о чем другом помыслить не можешь. Знаю, трудно тебе придется, но ты уж постарайся, пожалуйста. А за это другие полдня я буду делать вид, будто мне действительно интересно учиться воровать чужие судьбы. Мне тоже будет трудно, но я приложу все усилия…

Он вдруг принимается хохотать – заливисто, от души, да еще и ладонью хлопает по коленке. Ну-ну.

– Знаешь, – говорит, отсмеявшись, – это даже немножко несправедливый договор получается. Мне и стараться особо не надо, а вот тебе придется как следует попыхтеть. Но тут уж ты сама виновата, я тебя за язык не тянул. И имей в виду: если тебе будет хотя бы на четверть так же легко выполнять этот договор, как мне, то о лучшей ученице я и мечтать не смел… Эх ты, балда!