Жалобная книга [litres]

Я уже тогда знал, что однажды Вика скажет: «Давай попробуем». И, что греха таить, ждал этого дня как праздника. Правда, не думал, что она прошепчет это под скрип диванных пружин, когда я… Вот только не понимаю, почему она принялась меня трясти? Схватила за плечи, и трясет, трясет, а я не понимаю ничего, совсем ничего не понимаю, кроме одного: жизнь моя кажется, подошла к концу. Почему — моя? Мы ведь совсем не о том говорили…

А она трясет и трясет.

Трясет меня зачем-то. Не человек — лихорадка тропическая. Ухватил за плечи и трясет.

— Варя, — шепчет. — Варенька! Возвращайся давай. Хватит с тебя пока. Слышишь меня? Давай, давай, миленькая. Иди сюда. Хватит!

— Слышу, — говорю. — Все я прекрасно слышу. Не нужно меня трясти, тут же… Ой. Тут же люди.

Людям-то, конечно, по барабану, чем мы тут заняты, кто кого трясет, кто кому что шепчет. И не смотрит на нас никто. Всяк занят своим стаканом. Алкаши, уродцы никчемные…

Ох, нет. Что это я? Куда меня занесло?

— Господи, — бормочу, начиная понемногу осознавать произошедшее. — Господи, как это? Что со мной было?

Хватаю за руку мужчину, который меня только что тряс. Тут уж не до церемоний.

— Максим, вы… ты… Мы же перешли на «ты», правда? Это ведь было?

— Было, было, — ласково говорит он. — Все было. Все хорошо.

— Все хорошо, — повторяю за ним, как попугай. — Слушай, я, кажется, такой мерзкий тип — была?.. Или мне показалось, что была? Вернее, был. Я была — «он», дядька. Противный очень. Несчастный, сумасшедший, очень злой дурак. Но этот дурак была именно я. Не посторонний какой-нибудь человек. Не понимаю — как, но это была я. Это прошло? Или я теперь всегда буду «он»?

— Прошло. Навсегда. Это я тебе обещаю. Выпей-ка свой джин-тоник. Именно то, что надо. Расслабишься хоть чуть-чуть.

Джин-тоник я, надо сказать, пью без отвращения. Хотя казалось бы…

А потом начинаю понемногу осознавать случившееся и жалею лишь об одном: что не заказала полную бутылку джина, без всякого тоника. Чтобы выжрать ее залпом, из горла и упасть замертво. Потому что есть вещи, которые не то чтобы хуже, но явно труднее смерти.

И со мной как раз произошло нечто в таком роде.

— В следующий раз, — вкрадчиво говорит рыжий, — подберем тебе более комфортный вариант, обещаю. Просто ты сама просила сильных впечатлений. Ну вот и…

Улыбается, разводит руками. А я вдруг вспоминаю, что Аркан его судьбы «Иерофант». И поэтому удерживаюсь от искушения вцепиться ногтями в довольную, лукавую морду, выцарапать сияющие серые глазищи. Ни к чему это. Он просто исполнял свой долг, следовал своей судьбе, а понравилось это мне или нет — другой вопрос.

И вообще мне с ним теперь дружить надо. Без него мне — гаиньки, кранты, кирдык. Сердцем чую.

— Ты, — прошу, — что ли, присматривай за мной, пожалуйста, если уж втравил меня в эту жуть. Мне страшно очень. Никак не могу понять, кто я на самом деле. Вроде бы, я — Варя, вроде бы, все о себе помню… Но и о том, как была Валентином Евгеньевичем, забыть не могу. И вряд ли когда-нибудь смогу.

— Так и не надо ничего забывать. Ни в коем случае. А отделять себя от чужой личины трудно только поначалу. Ты быстро привыкнешь, обещаю. Все быстро привыкают… И, да, конечно, я буду за тобой присматривать. Для того, собственно, я и рядом. Помнишь, я тебе говорил, что жил у Михаэля почти месяц? Теперь понимаешь, почему? В первое время любому из нас нужно, чтобы рядом был кто-то опытный. Это нормально. К тому же, традиция… Это я к тому говорю, чтобы ты завтра с утра переезжать не порывалась.

— Что такое «завтра»? — вздыхаю. — И что такое «с утра»? «Переезжать» и «порываться» — это я еще как-то понимаю. Все же глаголы… Я не буду порываться и не буду переезжать. Как скажешь. Мне без тебя совсем страшно станет.

Он укоризненно качает головой. Обнимет меня за плечи, гладит по щеке, как ребенка. Успокаивает.

Со стороны мы, надо думать, выглядим как влюбленная парочка.

Если бы.

Позже, уже в машине, спохватываюсь.

— Слушай, он же, наверное, начнет убивать людей, этот дядька, которым я была. Вместе со своей жуткой женой будет травить запойных пациентов. Ну, не всех подряд, но некоторых — наверняка. Мы … То есть они уже договорились вроде бы. Ну, решились, по крайней мере. Психи несчастные… И что теперь делать?

— Ничего не делать, — голос его звучит на удивление строго. — Ничего тут не поделаешь, Варенька. Во-первых, все это случится — если еще случится — много лет спустя; что к тому времени будет с нами — неведомо. А во-вторых, для таких, как мы с тобой, существует второе, оно же последнее обязательное правило: «Не вмешивайся». Теоретически говоря, можно ведь, побывав в шкуре законченного злодея, ужаснуться и попробовать спасти от него мир. Понятный порыв. На первый взгляд, даже похвальный. Но это нельзя делать, ни в коем случае… Ты, впрочем, и не сможешь ничего изменить, так уж все устроено. Но даже пытаться не надо. Вернее, нельзя. Ни в коем случае.

— Ослушник погибает на месте, как жена Синей Бороды?