Жан Баруа

Дорогой друг, я знаю, что Вы меня не одобрите. Но в этом безвыходном положении и мои собственные намерения, и советы, которые Вы мне давали, насчет того, как постепенно увести ее с ложного пути на верную дорогу, показались мне бесплодными. Я осознал, что не могу переубедить ее, и вместе с тем понял, какую силу это заблуждение придает ей. Я убедился, что она создана религией и для религии. И перед таким неодолимым препятствием я отступил... Такая вера, несомненно, - обман и в то же время счастье для человека: ее счастье! Вы - отец, и в большей степени, чем я; Вы меня, может быть, поймете. Раньше я сказал бы: правда прежде всего, даже ценой страданий! Теперь же я не знаю, я больше не могу так говорить. Я молчу, и считаю, что, сохраняя молчание, несмотря на свое горе, я проявляю больше любви к ней, чем если бы я старался разрушить то, что составляет сокровенный смысл ее жизни.

Мне удалось уговорить ее провести со мной пасхальные каникулы. Она неожиданно вошла в мою жизнь, наше общение было восхитительно, и я хочу, чтобы оно кончилось так, как кончается прекрасная мечта, - путешествием в страну солнца и цветов.

Мы уезжаем послезавтра в Италию, на озера.

Я уже заранее предвижу, какую тоску и одиночество буду испытывать по возвращении. Но я не хочу об этом думать. Тогда я буду очень нуждаться в Вас, и Вы не откажете мне в поддержке: эта мысль утешает меня и смягчит ожидающее меня одиночество.

До свидания, мой близкий, мой дорогой друг. Сердечно жму Вашу руку.

Баруа".

V. Смерть г-жи Пасклен. Баруа сопровождает дочь в Бюи 

В Палланце.

Апрельский вечер.

Плоскодонная лодка скользит по воде

Мари и Баруа сидят рядом на корме, спиной к городу, и городской шум не достигает их слуха.

Вода вокруг них едва колышется. Лодка медленно и плавно скользит в тусклом и в то же время сильном, серебристом свете. Луна так высоко, что надо запрокинуть голову, чтобы увидеть ее; дымчатый свет озаряет одинокую лодку, затерянную среди безмолвного призрачного пространства.

Впереди торс гребца наклоняется и выпрямляется; его рубаха, холщовые штаны образуют два ярких расплывчатых пятна; лицо, руки, босые ноги темные, как у святых на иконах.

Баруа не покидает мысль о близкой разлуке.

Мари вне времени и пространства; запрокинув голову, она в упоении растворяется душой в прозрачности неба и воды: ничто больше не стоит между ней и богом!

Внезапно до них доносится благоухающее веяние, теплое, как дыхание: розы, левкои, ирисы, аромат лимонных деревьев и эвкалиптов с острова Сан-Джованни. Ладонь Баруа находит ладонь Мари; откинувшись назад, она опустила обнаженную руку в воду, и упругие холодные струи обволакивают их запястья.

Семь ударов пробило на колокольне; на другом берегу эхо повторяет их, но глухо как гонг.

Лодка поворачивает к Палланце.

Жюли ожидает их у входа в дом с двумя телеграммами в руках.

Скончалась г-жа Пасклен.

Прошло три часа.

Готовый к отъезду Баруа стоит, облокотившись на перила балкона.

Перед ним расстилается жемчужная гладь озера. Внизу - шумная площадь: звуки песен, гром оркестра, звонки трамваев, разноголосый шум.

С большого, ярко освещенного парохода сходят люди и разбегаются, как муравьи.

"Бедняжка... Всего две недели она провела со мной... О, как я буду одинок..."

Внезапно на пароходе потухли огни. Темная громада, сверкавшая огнями, становится белесой, усеянной черными дырами. Теперь пароход походит на заброшенный корабль. Он тяжело вздрагивает на волнах, и, кажется, только и жизни в нем что медленные клубы дыма из трубы.

В Бюи.

Ночное бдение у смертного одра: две свечи, кровать; монахини в чепцах.

Измученная долгим стоянием на коленях, Сесиль в изнеможении полулежит в кресле. Покрасневшие веки полузакрыты; ее мысли стремятся навстречу Мари:

"Завтра утром она будет здесь, я не буду больше одна..."

Но в тайниках ее сознания другая мысль: "Завтра утром они будут здесь..."

Она припоминает все, что узнала о Жане от дочери и Жюли. Проводит рукой по лицу.

"Он найдет, что я изменилась..."

Она его не видела уже восемнадцать лет, и внезапно образ цветущего тридцатилетнего человека возникает перед ней...

Она стремительно встает и, чтобы не думать ни о чем, кроме умершей, преклоняет колени у постели.

С самого приезда в Бюи Баруа не выходил из комнаты в гостинице.

Сырость, оседающая на плечах, проникает сквозь стены, как туман.

Весь день он просидел перед огнем, вертя в руках письмо Мари; его знобит, щеки пылают.

"Дорогой отец!

Панихида будет завтра утром, но мама просит Вас не присутствовать. Она очень тронута Вашими соболезнованиями и поручила передать Вам, что если Вы задержитесь в Бюи до завтра, она будет счастлива отблагодарить Вас лично за все, что Вы сделали для меня. Приходите в шесть часов, никого не будет.

С грустью целую Вас.

Мари".

Наступил вечер; Баруа не выдерживает и выходит на улицу.